Критика платонизма у Аристотеля - Алексей Федорович Лосев

Другими словами, аристотелизм стоит перед дилеммой:

· или надо растворить все математическое в чувственном и сказать, что математика есть физика;

· или надо признать, что математический предмет не имеет ничего общего с чувственным бытием, и гипостазировать числа как особые своеобразные метафизические субстанции.

Перед этой дилеммой стоит всякая формальная логика; не выпутывается из нее и Аристотель.

Перед этой дилеммой стоит, конечно, и всякая феноменология. С точки зрения феноменологии, эйдос, конечно, не есть вещь. Но когда вы скажете феноменологу: «Значит, вы оторваны от вещей и сознательно не изучаете их?» – он вам ответит: «Помилуйте, эйдос и есть эйдос вещи, и через эйдос я вижу самую вещь».

И непонятно: что же, в конце концов,

· эйдос и вещь есть абсолютная единичность и неразличимость (а только при этом условии и можно говорить, что эйдос есть эйдос вещи, и что в эйдосе дан смысл вещи) или

· они есть нечто различное (а только при этом условии феноменология есть нечто, и только так можно через эйдос иметь самую вещь)?

Описательно, – и да, и нет.

Но для формальной логики (из пределов которой феноменология не выходит) это – противоречие, т.е. ошибка. Надо выбрать или одно или другое.

И совсем другая позиция диалектики. Для диалектики это – тоже противоречие, но это – не ошибка, а логически необходимая антиномико-синтетическая система понятий: вещь и идея и абсолютно различны и абсолютно тождественны между собою, и притом – в одно и то же время и в одном и том же отношении. Развивать эту диалектику я не стану, а отошлю интересующихся к другим своим работам, излагающим Платона[6].

Теперь нам должна стать ясной вся несовместимость платонизма и аристотелизма; и мы видим, что тут дело вовсе не в эмпиризме Аристотеля и рационализме Платона, вовсе не в позитивизме Аристотеля и мистицизме Платона, но единственно в том, что аристотелизм, это – формальная логика и описательная феноменология, платонизм же – диалектика и объяснительная теория. Для Аристотеля учение о том, что в математике полагается «неотделенное отдельно» (1078a 21 – 22), не выходит из пределов формальной логики; для Платона же оно может быть понято и принято только чисто диалектически.

6. Критика «идей» Платона.

Теперь нам легче будет разобраться и в Аристотелевской критике учения Платона об идеях. Как мы помним, Аристотель собирался сначала говорить только о математических предметах, потом – только об идеях и, наконец, об идеально-математических предметах. Первое мы усвоили. Теперь на очереди критика «идей» в XIII 4 – 5.

Прежде всего, Аристотель указывает на историческое происхождение учения об идеях. Оно получилось как синтез гераклитизма с Сократовским учением об общих определениях. Бытие, которое только течет и меняется, не может быть предметом знания. Это и заставило Сократа перейти именно к проблеме предмета знания. Платон же, объединивши обе концепции, назвал то, что посреди сплошного потока становления остается неизменным и нетекучим, идеями. При этом Сократ не отделял своих общих определений от вещей и не гипостазировал их, Платон же сделал и этот шаг. Так возникло знаменитое учение Платона об идеях (XIII 4, 1078b 12 – 32).

1)

Это учение несостоятельно потому, что получается бессмысленное нагромождение принципов: для каждой чувственной вещи требуется своя идея, для каждой группы и класса вещей – опять своя собственная идея; или: роды вещей имеют свою идею, группы идей – опять новую идею, и т.д. (1078b 32 – 1079a 4).

– Этот аргумент, разумеется, ничего не доказывает. Пусть у каждого дома своя идея, у отдельной группы домов – опять своя идея, у всех домов – опять новая идея: что же тут особенного? По-видимому, Аристотель и здесь продолжает стоять на точке зрения формалистического дуализма, подобно тому, как он рассуждал выше, в критике чисел, напр., в аргументе № 4, т.е., по его воззрению, идея дома не имеет ничего общего с самим домом, идея определенной группы домов не имеет ничего общего с идеей отдельного дома, и т.д. и т.д. Но этот дуализм совершенно преодолен в диалектике, и Аристотель напрасно приписывает его Платону.

2)

Идеи существуют для всего, что познается как общее. Но тогда есть идеи отрицания, идеи преходящего, относительного и даже уже исчезнувшего, так как общее представление имеется и обо всем этом (1079a 4 – 11).

– Тут тоже нет ничего страшного для Платона. А почему же не быть идеям отрицания, исчезновения и прошлого? Это страшно для Аристотеля потому, что он, овеществляя идеи, думает, что раз дана идея отрицания, то она сама себя отрицает, или раз дана идея исчезнувшего, то это значит, что исчезла сама идея. Но такой натурализм совершенно несвойствен платонизму, и последний может совершенно без всяких противоречий с самим собою говорить о сущей идее не-сущего, о неисчезнувшей идее исчезнувшего и т.д.

3)

Платоники говорят, что раньше реальной двойки существует идея двойки. Но они же говорят, что еще раньше идей существует отношение. Таким образом, они сами не знают, что же, собственно говоря, является у них первичным бытием (1079a 14 – 19).

– Это уже совсем не есть какой-нибудь аргумент. Если Аристотель имеет в виду платоническое учение о перво-едином, то это – вполне правомерная проблема диалектики. Если Аристотель имеет в виду проблему «общения» идей, то это тоже один из пунктов платонической диалектики. Во всяком случае удивляться тут нечему, и удивляться тут может опять-таки только формальная логика.

4)

Вещи, по Платону, существуют только через причастие к идеям. Но это значит, что существуют идеи только для субстанций, так как вещь через участие в идее определяется именно субстанциально. По Платону же, существуют идеи не только субстанций, но решительно всего, о чем только возможно знание. Значит, платонизм противоречит сам себе (1079a 19 – 31).

– Этот аргумент также не имеет серьезного значения, потому что, если все чувственное участвует в идее, то это касается и субстанций и акциденций; и в идее есть аналоги решительно для всего, что только существует в чувственном. Черта формализма в мышлении Аристотеля видна и здесь. Раз утверждается субстанциальное определение, то, значит, думает Аристотель, уже недопустимо никакое акциденциальное или субстратное определение.

5)

Далее Аристотель в тройном смысле понимает взаимоотношение идеи и вещи и повергает критике каждый из этих трех способов понимания. –

a) Во-первых, допустим, что