Туркменские сказки - Автор Неизвестен -- Народные сказки

разбогател. А теперь он хочет спилить меня на дрова. Разве так нужно отплачивать за добро?

— Слышишь, — снова зашипела змея и еще плотнее сжала шею.

— Подожди, змея, подожди, — снова стал просить хвастун. — Еще у кого-нибудь спросим.

Снова идут они. Попались им по дороге дети. Увидев на шее старика змею, они забыли про игру и разбежались кто куда. На месте остался только семилетний сын молодых супругов.

Хвастун подошел к нему и спросил:

— Скажи, мальчик, можно ли отвечать на добро злом?

— Э, отец, — сказал малыш, — не надо спрашивать о зле и добре. Лучше скажи, почему у тебя на шее змея?

— Я копал землю, — начал хвастун, — и вырыл сундук. Мне показалось, что в нем должен быть золотой клад. Открыл крышку, а оттуда выскочила змея и обвила мою шею. Теперь она не отпускает меня и хочет задушить за то, что я ее спас.

— Ба, — удивился малыш, — ты, наверно, неправду говоришь. Разве может такая большая змея поместиться в сундуке?

— Это правда, мальчик, — стал уверять хвастун. — Она была в этом сундуке.

— Эй, змея, — сказал малыш, — это правда, что ты такая большая могла поместиться в сундуке?

— Да, помещалась, — прошипела змея.

— Не может этого быть, — упрямо сказал малыш.

— Не веришь, смотри, — прошипела змея и, соскользнув с шеи старика и выпустив воздух, легла в сундук, оставив голову снаружи.

— Э, а голова-то не помещается! — усмехнулся малыш.

— Еще как помещается, — прошипела змея, пряча голову.

Мальчик в то же мгновенье захлопнул крышку, запер сундук на замок и спросил у обрадовавшегося хвастуна.

— Отец, ты сам прятал этот сундук туда, где его нашел?

— Нет.

— Если не прятал, то надо помнить пословицу: «Не бери того, чего сам не положил!» Теперь надо отнести сундук туда, где он был.

Хвастун удивился рассудительности мальчика и от всей души благодарил его за свое спасение. Сундук он закопал на том месте, где нашел, и больше никогда в жизни не хвастался.

Как Ярты-гулак[1] нашел отца и мать

ыло ли это или не было — ехал по раскаленным от солнца пескам старик. Он ехал на ишаке и вел за собой на поводу верблюда. Старик до свету работал на мельнице и очень устал. Верблюд нес на себе тяжелые мешки и тоже устал. Ишак же устал потому, что на нем сидел старик. А до аула было еще далеко.

От бархана к бархану, от одной песчаной горы до другой, целый день вела старика дорога. Даже птица не знает, где конец этой дороге. Ветер и тот не знает, где конец пустыне. А человек называет эту пустыню Каракумы, что по-туркменски значит «черные пески». Вот где ехал старик.

Он ехал и пел песню, длинную, как его жизнь, и печальную, как его мысли, потому что он был уж очень стар, и борода его стала белой, как груда хлопка, но у него не было сына — помощника в старости. О чем старик думал, о том и пел:

Был бы у меня сынок,

Сынок хотя бы с ноготок, —

Лицом подобный цветущему маку,

Нравом подобный веселому солнцу,

А трудолюбием подобный пчеле, —

Вот тогда был бы я счастлив…

Вдруг старик услыхал, что кто-то его зовет:

— Эй, ата-джан, дорогой отец! Если у тебя нет сыночка, так возьми меня в сыновья.

Старик удивился. Он остановил ишака и стал смотреть себе под ноги, но увидел на дороге только сухие кусты верблюжьей колючки.

Но голос раздался снова:

— Если хочешь увидеть орла, не смотри на землю!

Тогда старик поднял глаза к небу, однако и там не нашел ничего.

А голос сказал совсем громко:

— Эй, ата-джан, кто же ищет барса среди облаков?!

Старик взмолился:

— Перестань прятаться! Покажись сейчас же!

Ему очень хотелось поскорей увидеть своего долгожданного сыночка. И вдруг он его увидел: маленький мальчик выглянул из верблюжьего уха! Он весело посмотрел на старика и пропищал тоненьким-тоненьким голоском:

— Я здесь, здесь! Ты видишь меня? Будь так добр, помоги мне выбраться из этой тесной кибитки, а то я задохнусь.

Старик вынул мальчика из верблюжьего уха и посадил себе на ладонь, — вот какой он был маленький! Голова его спереди была гладко выбрита, как у всех туркменских мальчишек, а за ушами торчали две тугие черные косички.

— Как же тебя зовут? — ласково спросил старик мальчика.

— Зови меня как хочешь! — бойко ответил малыш и принялся заплетать свои косички. Он проделывал это так спокойно, будто сидел у себя дома на мягкой кошме-подстилке, а не на шершавой ладони.

Старик покачал головой:

— Какой же ты маленький! Клянусь, ты не больше половины верблюжьего уха!

Малыш глянул на старика и засмеялся:

— Вот так меня и зови! Это мне по душе!

И старик назвал мальчика Ярты-гулак, что и значит «половина уха».

— Всем ты хорош, Ярты-гулак, — вздохнул старик, — но будешь ли ты мне добрым помощником в старости? Ты слишком мал!

Сынок хитро подмигнул отцу и ответил:

— Ата-джан, алмаз тоже не велик, но за один алмаз отдают сотню больших верблюдов.

И прибавил:

— Но ты, отец, не отдавай меня и за тысячу верблюдов, потому что я принесу в твой дом счастье и удачу.

С этими словами Ярты-гулак вскочил на ноги и, как заправский погонщик, закричал на задремавшего ишака:

— Ио, ио, мой ишак! Вези нас скорее к дому, а то у моей матери плов пригорит!

Ишак встряхнул ушами, и все четверо двинулись в путь.

Пускай они едут, а ты послушай, что было со старухой.

* * *

Старуха сидела посреди двора на белой кошме-подстилке и ткала ковер. Она завязывала маленькие шерстяные узелки и думала о своем горе. А когда у человека горе, он или плачет, или поет. Вот старуха и пела:

Был бы у меня сынок.

Сынок хотя бы с ноготок,

Выткала бы я для него ковер —

Алый, как лепестки гвоздики,

Золотистый, как солнце на закате,

Синий-синий, как ночное небо.

Когда старуха глянула за ворота, она увидела, что ее старик несется вскачь на своем ишаке прямо к дому, а старый верблюд, приплясывая, бежит за хозяином.

— Эй, мать! — закричал старик еще издалека. — Счастье приходит и к молодым и к старым. К нам пришло оно очень поздно, но тем лучше мы его оценим. Я привез тебе