Измена. Простить, отпустить, отомстить? - Каролина Шевцова

больше не хочу. Тем более, сейчас время обеда.

- Отлично, - не сдавался Никита, - сейчас что-нибудь закажем, и как раз познакомимся.

- Насть, ну он точно дурачок! – Бабушка послала Тимуру воздушный поцелуй и с грацией кошки встала со своего кресла. – Никитушка, оставь маму в покое. Так иногда бывает: мамы вырастают и начинают жить самостоятельно. Просто дай ей вылететь из гнезда, не держи.

Никита все еще сжимал пустое кресло. Кадык его дернулся, сын тяжело сглотнул.

- А если…

- Я не обижу твою маму. Клянусь.

Не знаю, какой вопрос хотел задать Ник, но, кажется, этот ответ полностью его удовлетвори. Он медленно выдохнул и повернулся ко мне:

- Извини, что пришли без предупреждения. Потом… - он замялся, - когда появится время, позвони. Надо поговорить.

- Конечно, милый.

- Бабушка, пойдем.

Престарелая кокетка махала нам рукой, пока Никита загружал в джип ее трон. Клянусь, она даже послала Тимуру воздушный поцелуй на прощанье, и присмирела только под строгим взглядом Никиты. Тот усадил бабулю на переднее сидение рядом с водительским, и еще раз посмотрел на нас.

Мы вышли на порог, чтобы проводить гостей. Тимур, все еще в халате, нисколько не стесняясь своего вида, держался позади меня. Он положил мне голову на плечо и крепко прижимал к себе.

Внимательно, будто изучал под микроскопом, Никита смотрел на нас двоих, а потом коротко кивнул.

- И что это было, - спросила я у лысого, пока бабушкин внежорожник выруливал со двора.

- Это значит, что он меня одобрил, - Тимур расплылся в счастливой улыбке, - хороший у тебя парень, кстати, мне он тоже понравился.

 

Глава 37

А дальше нас ждала неделя рая, потому что кто-то очень добрый, кто-то всемогущий подарил нам с Тимуром семь дней.

Мы умудрились поместить целый роман в промежуток между двумя понедельниками, сделав столько, сколько некоторые пары не успевают за жизнь.

Мы гуляли не смотря на срывающийся с неба снег. Прыгали по покрытым коркой лужам, целовались на морозе до красных, обветренных губ, грели руки, пряча их под свитерами, прижимали ладони к животу и груди. Ледяными ладонями прямо по горячей коже, касаясь друг друга, разгоняли по венам жар, способный спалить не только двух влюбленных идиотов, но и весь город в довесок.

- Какая у тебя фамилия?

- Не скажу.

- Что, все настолько плохо.

- Или настолько хорошо.

- Что-то какашко-пердильное? Типа Газов или стой! Погоди… Газанян?

- Девочка, я не скажу.

- Ты бы не стал стеснятся постыдной фамилии. Но не стерпел бы смешную. Уверена, что что-то очень смешное.

- Пусть так.

- Дураков? Ширинкин? Билайнер? Чмырюк? Зелибоба?

- Если это варианты на выбор, то давай остановимся на Зелибобе.

- Учти, я могу переименовать тебя в телефоне на него.

- А как я сейчас записан?

- Спортзал-тренер.

- Тогда лучше уж Зелибоба.

Мы ели. Наплевали на диеты и просто устроили себе гастрономические каникулы. Я готовила Тимуру завтрак, пока он еще спал, и пританцовывала босыми пятками по плитке под шипение жареных яиц и бекона. А потом, накинув фартук на голое тело, шла с подносом в спальню и нежно-нежно, целуя прозрачные с синими прожилками веки, будила своего Зелибобу. Как правило, после такого мы не сразу вспоминали про оставленную на тумбе еду. Он кормил меня с рук, рассказывая про блюда его детства. Я варила свой фирменный борщ – лучший афродизиак наших дней. Мы пропадали в уютных кофейнях, прятались в самом дальнем углу и делили на двоих что-то очень сладкое, что-то невероятно воздушное, обязательно со сливками, чтобы слизывать их с губ во время поцелуя.

- Ты хочешь еще детей?

- Пожалуй, нет.

- А внуков?

- Тимур, иди в жопу. Нет, стой, поцелуй меня еще раз, пожалуйста. – И потом, с замиранием сердца. – А ты хочешь детей? Ты ведь молодой мужчина, все может случиться.

- Не знаю. Я очень боюсь завести ребенка и уйти и оставить после себя только это.

- Что именно?

- Однушку в ипотеку, машину без пяти минут металлолом и кучу медалей, которые не факт что когда-нибудь достанут из коробки. Больше ничего и нет. Ни хорошей работы, ни перспектив, ни друзей. Только воспоминания, о том, что я когда-то был хорошим спортсменом.

- И я.

- Что?

- Еще есть я. И Гаврила. И моя бабушка. Будь ты более сообразительным, уже бы жил в роскошной трешке в центре и катал старушку на коляске.

- Ну, ты же не дала мне ее номер. Жестокая ты женщина.

И снова поцелуй.

Мы целовались. Нежно, при прощании, незаметно от других во время обеденных перерывов, мучительно долго, пока сидели в машине и не могли расстаться и невероятно, до спазмов внутри и трясущихся ног, пока любили друг друга в спальне – долго, жадно, исступленно.

И я все равно не могла насытиться. Пыталась, но не могла наверстать за все годы одиночества, холода и не любви. Цеплялась за нежность, вязла в ней как муха в паутине – дрожа и не понимая, к чему это приведет. К добру ли? Или плакать мне на той самой кровати такими горькими, такими ядовитыми слезами, что одна их капля отравит все живое вокруг.

- Спасибо… спасибо… спасибо… - шептала я, глядя в черные омуты глаз. Бездонных, бескомпромиссных, бесстыжих.

- Твои пальчики такие вкусные, я еле держусь, чтобы не съесть тебя».

Он не шутил. На коже то и дело распускались нежно-розовые следы его страсти.

- Давай летом поедем на море»?

- Конечно, поедем.

И снова касания, снова нежность, снова что-то тонкое, почти неуловимое, но так похожее на любовь. Мы никогда не говорили о будущем. Вернее не так. Мы вели себя, будто нет ничего кроме этого самого будущего. Нет настоящего. Работы, детей, проблем, графика отпусков, в конце концов, который никак не выпадал на лето. И нет прошлого. С нашими семьями, с нашими болями, с обязательствами, которые мы должны выполнить для блага других.

Тимур сбрасывал все входящие звонки, обещая перезвонить маме и сестрам позже. Я каждое утро отвозила Томе в больницу суп и свежие тефтельки, а потом в течение дня писала короткие смс, но если честно, на этом все. Не говорила с Никитой, игнорировала родителей, забыла о подругах и даже не поздравила Римму с днем рождения. Она не злилась. Она все понимала.

А еще я забила на