НедоСказанная Аксиома или Житие не святого, но Духовного - Леонид Духовный
НедоСказанная Аксиома или Житие не святого, но Духовного читать книгу онлайн
Вообще-то я любил приёмного деда и всё время считал родным, пока на его похоронах мне кое-что не разъяснила двоюродная сестра. Светлая ему память и низкий поклон за то, что он столько возился со мной, ухаживал, как за родным, водил в баню и к себе в мастерские, кормил хлебушком и учил уму-разуму, молчаливо «прикладываясь» к заднице внука для ускорения восприятия житейских истин. Спасибо, деда. Спасибо, дорогой…
В конце лета 44-го от политрука воинской части, где служил отец, пришло письмо с уведомлением, что в бою под Курском «командир разведотделения гвардии, старший сержант Духовный С. К. пропал без вести...». Мама была убита горем, но жизнеутверждающая и деятельная натура, любящее и верное сердце не позволили ей опустить руки. Она снова бросилась искать отца. Разослала запросы по всем воинским инстанциям. Используя свои профессиональные навыки, будоражила юридические структуры и... ждала, надеялась.
Наконец-то, пришло письмо от какого-то командира, где сообщалось, что при возвращении с задания отделение отца «было накрыто вражеской миномётной батареей».
Многих убило, многих ранило, некоторых удалось вынести с поля боя. Большего он не знал. Появилась хоть какая-то надежда, и мама стала рассылать запросы по всем фронтовым госпиталям.
Отец обнаружился в одном из эвакогоспиталей где-то под Калугой. Главврач писал, что состояние бойца тяжёлое: он не видит, слух также частично утрачен, левой руки нет, на ногах и теле множество осколочных ранений. Всё это результат близкого разрыва мины…
Впоследствии отец рассказывал: в преддверии крупного наступления командующий фронтом приказал провести оперативную разведку по всей линии соприкосновения, так как имелись сведения, что немцы собираются применить новое мощное оружие. Зная коварство врага, среди прочего предполагалось, что это могут быть запрещённые отравляющие газы. С целью проверки данной гипотезы отец со своим отделением пробрались в тыл к немцам и, не обнаружив ничего подозрительного, взяли для анализа образцы грунта, воды и воздуха. С этими трофеями, возвращаясь, они прошли заграждения противника, проползли нейтральную полосу и, когда уже приблизились к проходу в нашей «колючке», их обнаружил наблюдатель немецкой батареи.
Сообразив, что это разведка, фашисты открыли шквальный огонь на тотальное поражение. Спустя много лет отец рассказывал: «Я, конечно, прижался к земле, изредка посматривая, как там ребята. Вдруг вижу, что шагах в пяти рванула мина. Меня оглушило, засыпало землёй. Очнулся, ничего не чувствую, но знаю по опыту, что при таком близком разрыве должно задеть осколками. Ощупываю себя правой рукой — вроде всё на месте. Ощупываю левой — ничего не пойму! Протёр глаз, глянул — господи, левой руки нет, а из раны фонтаном бьет кровь. Я закричал и тут же потерял сознание».
Как бесстрашная сестричка перевязала его и вытащила с поля боя, он не помнил, как и не помнил, что было дальше... Очнулся уже на койке, в тыловом госпитале. Глаза забинтованы и… тишина… Чуть позже под его диктовку письма писала добрая медсестра. Она же сообщала, как отец поправляется, что ему после операций сняли повязку с глаз, что он стал видеть и слышать, правда, не совсем ещё хорошо, но со временем всё должно наладиться.
И вдруг приходит маленькое письмецо, написанное рукой отца. Мама так обрадовалась, но, прочитав его, стала рыдать. Потом я узнал, что в этом письме он благодарил за всё маму и просил забыть его — она молодая, умная, красивая — найдёт себе ещё здоровую, сильную пару, а он контуженный, больной, требующий постоянного ухода инвалид не хочет губить жизнь любимого человека, а сыну пусть скажет — папа погиб. Я не знаю, что сделала мама, что она отписала отцу, приложив мои фотографии, какие слова нашла для замполита госпиталя, умоляя повлиять на бойца, но батя сдался и в конце 44-го прислал нам, уже из Киева, вызов, без которого в военное время приезжать в освобождённые города не разрешалось.
Из Оренбурга домой мы добирались почти месяц. Набитый возвращенцами «телятник» всё время отцепляли, мы стояли сутками на разных разъездах и полустанках, дожидаясь попутного состава. В дороге люди голодали, болели, умирали. Покойников хоронили тут же, у железнодорожной насыпи, но для живых каждый день приближал дату возвращения Домой, дату встречи с родными…
Я отца совсем не помнил, но очень ждал встречи с ним и, когда мы подъезжали к Киеву, я непрерывно канючил, чтобы мама заранее показала мне его, надеясь увидеть высокого и красивого богатыря, словом, дядьку Черномора. Каково же было моё разочарование, когда она на вокзале вдруг неожиданно бросилась с плачем на шею невысокому мужчине, менее всего похожему на былинного героя. Это был мой родной отец. Хоть и покалеченный, но, слава Богу, живой. Мне что, а многим моим сверстникам и друзьям повезло меньше, — их отцы остались на полях той страшной и кровавой бойни, перемоловшей в безжалостных жерновах десятки миллионов молодых жизней... Низкий поклон и слава им, спасшим моё поколение детей, детей, «выраставших при войне»!..
…А ещё врезался в мою шестилетнюю память Киев весны 1945 года, серый от пыли развалин.
Красавец Крещатик лежал в страшных руинах, даже проезжая часть представляла собой сплошное, цельное нагромождение битого кирпича, вперемежку со стеклом и разгромленной домашней утварью… Будто сгоревшие свечи — тополя, обугленные каштаны… Одиноко стоящая высокая стена бывшего дома с пустыми глазницами окон…
...Много лет спустя я написал песню на трогательные стихи Юлии Друниной:
Шли девчонки домой из победных полков.
Двадцать лет за спиной или двадцать веков?..
Орденов на груди всё же меньше, чем ран.
Вроде жизнь впереди, а зовут «ветеран».
...Шли девчонки домой. Вместо дома — зола!
Ни отцов, ни братьёв, ни двора, ни кола…
Значит, заново жизнь, словно глину, лепить,
В сапожищах худых на гулянки ходить!
Да и не с кем гулять в сорок пятом
