Когда солнце погасло - Янь Лянькэ

дядя живет не на Второй улице, а на Третьей, в шестом доме на Третьей улице.

И деньги он прячет не в шкатулке и не в шкафу, а в железном сейфе, а железный сейф стоит в восточной комнате на втором этаже, в спальне, в нише за перегородкой.

Тетя хранит свои украшения в красном шелковом мешочке, в нижнем ящике прикроватной тумбочки.

Братец Дамин, скорее заходите и ступайте к дядиному дому, к шестому дому на Третьей улице. Пока дядя с тетей снобродят, вы их привяжите к стульям, как моих родителей привязали, а потом берите, что вам понравится.

Давайте, заходите. Чего встали. Я подумал, вы в поселок зайти не сможете, вот и прибежал сюда короткой дорогой, чтобы вам ворота открыть.

Дамин с братьями все стояли за воротами, а лица их светились радостным удивлением, словно укрытые шелковой тканью, и лишь когда я договорил и не чуя под собой ног шагнул за ворота, они сдвинулись с места и пошли мне навстречу. Проходя мимо, я снова заглянул в лицо Дамина. Он сунул мне свой фонарик. Светя на дорогу фонариком, я обернулся и крикнул:

— Идите в шестой дом на Третьей улице, в другие дома не ходите. Братец Дамин. Только нипочем не ешьте супов и не пробуйте закусок, которые мои дядя с тетей приготовили, если попробуете, сразу дух испустите.

Мой крик песней летел по ночному небу, реял над головой. Быстрые шаги грабителей разносились по миру, словно ритмичный бой в аккомпанемент моему крику. И я пошел домой. А они пошли в коттеджный поселок.

— Что ни раздобудем, доля будет ваша. Сунь Дамин свое слово держит, Няньнянь, будь спокоен, племяш.

Так Дамин крикнул мне напоследок. И даже сейчас, когда я вспоминаю его слова, по всему телу разливается легкость. Прохлада. Точно слова братца Дамина пролились в летней ночи ледяной водой, окропившей мою горячечную беспокойную плоть.

КНИГА ДЕВЯТАЯ

Стражи отбиты. Птицы издохли в ночной голове

1. (05:10–05:30)

Ночь опустилась глубже, еще глубже.

Птицы издохли в ночной голове.

Всю ночь напролет я куда-то бежал. И меня вдруг потянуло в сон, а ноги опухли. Ночь подернула дорогу дымкой. И ночная дорога с каменным лицом ложилась мне под ноги. Горячий полевой запах теперь сменился прохладой. Остатки жара у земли рассеялись. Земля остыла, как остывает человек после вспышки гнева, и молчаливые просторы вдоль деревенских домов лежали укрытые мягким теплом.

Я видел, как вдалеке горит огнями деревня.

Слышал, как вдалеке тарахтят мопеды на трассе.

Запах ночной тревоги все так же растекался по небу, катился по земле. Но то ли сделался слабее, то ли, наоборот, загустел. Я знал, что ближе к рассвету человеку труднее бороться со сном. А когда человека одолевает сон, он начинает снобродить, и сно-бродная зараза распространяется быстрее. От западной стены коттеджного поселка Шаньшуй я пошел вперед. Прежняя дорога никуда не делась ждала меня на старом месте. И черный ночной мир ждал меня на старом месте. V моста я присел умыться. Попил воды. Проходя по мосту, посмотрел на реку. И увидел, как блестит вода, услышал ее блеск. Вспомнил, как мужчина с женщиной лежали под деревом на том берегу, и почему то подумал о Цзюаньцзы, которая каждый день наводит порядок в крематории. Была бы Цзюаньцзы красивая. Не торчали бы у нее зубы. Была бы она грамотная, умела бы читать. Стоило подумать о Цзюаньцзы, и ноги зашагали быстрее. Стоило подумать о Цзюаньцзы, и сон прошел. Оказывается, Цзюаньцзы умеет прогонять дремоту, прогонять усталость, возвращать ногам силу, и мысли о Цзюаньцзы побежали дальше. Побежали в самые потайные, скрытые уголки. Я представил, что мы с Цюаньцзы лежим под деревом, как лежали мужчина с женщиной. Лежим на траве под небом сегодняшней ночи. Представил так явственно, что пот выступил на лбу и на ладонях, и все тело сделалось мокрым от пота, словно я в самом деле обнимаю Цзюаньцзы. Только мужчины с женщиной уже не было. Не было под деревом, не было у дороги. Я осмотрелся. Прислушался. Безмолвие шагало мне навстречу, и я видел и слышал босоногую поступь тихой ночи. Подошел к дереву. Посветил фонариком под деревом, увидел траву, примятую их телами. Увидел в траве коробок спичек. И женскую заколку.

Я снова вспомнил книгу Янь Лянькэ. Книга та неказистая, как старая глинобитная хижина. Но такие неказистые глинобитные книги читать интереснее всего. Я ее много раз читал, некоторые главы наизусть помню.

Тут он снова разделся, сгреб всю свою одежду и убрал в платяной шкаф, будто знал, что она никогда ему больше не пригодится. Раздев друг друга догола, они заперли двери и ворота. И словно оказались в другом мире снаружи большого мира. Небывалый покой дарил им неведомую доселе радость и свободу. Они сплетались в объятиях. Она гладила его везде, где хотела гладить, как мать гладит своего младенца. Позволяла целовать себя везде, где ему хотелось целовать, и он словно целовал ожившую статую. Не было больше никаких преград, никаких запретов. Когда силы заканчивались, она отдыхала у него на коленях или баюкала на бедрах его уставшие ноги. Они тихо сидели, или лежали, обнявшись, или он укладывал голову ей на живот. Он недавно постригся, его ежик покалывал неясную кожу на ее бедрах, никогда не видевших солнца, и она млела от упоительной щекотки. А стоило ему пошевелить головой, и щекотка становилась сильнее. Иона звучно хохотала, как хохочут взрослые женщины. Хохот делался то громче, то слабее и в конце концов снова пробуждал его мужскую природу. Ион вновь принимался шарить руками по ее телу. А она вскакивала и пускалась носиться по дому, будто юная девочка, которой вздумалось поиграть в салки. И потом, когда он ловил ее, обессиленную, позволяла ему делать с ней все то, что делает мужчина с женщиной, без всякого порядка. Позволяла повелевать облаками и сеять дождь, резвиться фениксом и трепетать жар-птицей, безумствовать и бесноваться, как пастушок, что гонит стадо по горному склону.

Теперь мои шаги сделались легче и быстрее. Я подумал, что скоро рассветет и большое снобродство закончится. Скоро рассветет, и вместе с первыми лучами солнца на землю вернется порядок, и час будет идти за часом.

Но рассвет не спешил.

Правда не спешил. Ночь оставалась глубокой, точно сухой колодец или горное ущелье. До рассвета было далеко, как от династии Цин до династии Тан.

И ночные бедствия только начинались. Мир заснобродил