Герман Гессе - Игра в бисер

Позволив себе забежать вперед, мы сообщим о приобретенном им при этом весьма характерном опыте.

Вначале он имел дело только с элитой, так сказать, верхним слоем своих учеников, со студентами и репетиторами, порой одного с ним возраста, и весьма искусными адептами Игры. Завоевав элиту, он осторожно и очень постепенно, от года к году, стал все меньше и меньше уделять eй времени и сил, покамест, в конце концов, ему не удалось почти целиком препоручить ее своим доверенным сотрудникам. Процесс этот длился годы, и от года к году Кнехт переходил со своими лекциями, курсами и упражнениями ко все более юным слоям учеников, и под конец он – что является чрезвычайной редкостью для Магистра Игры – стал вести начальные курсы для самых молодых, то есть для школяров, еще не студентов. При этом он обнаружил, что чем моложе и менее подготовленные попадались ему ученики, тем большую радость доставляло ему их обучение. Переход от этих младших и самых молодых к студентам, или даже к элите, бывал ему неприятен и стоил немалых усилий. Порой он испытывал желание возвратиться еще дальше и попытать свои силы в среде еще более юных, тех, кто не знал ни курсов, ни Игры; ему хотелось бы, например, в Эшгольце или в какой-нибудь другой из подготовительных школ преподавать маленьким мальчикам латынь, пение или алгебру, а ведь там царила куда менее интеллектуальная атмосфера, чем даже на начальных курсах Игры. Зато там там имел бы дело с еще более податливыми к обучению, еще более восприимчивыми к воспитанию учениками, и преподавание и воспитание составляли бы там еще более неразрывное целое.

В последние два года своего магистерства он в письмах дважды называет себя «школьным учителем», как бы напоминая о том, что выражение «Magister Ludi», которое в ряде поколений означало в Касталии только «Магистр Игры», первоначально было попросту предикатом идеального учителя.

Об исполнении этих желаний, разумеется, не могло быть и речи, – то были мечты, подобно тому как человек л ненастный зимний день мечтает о голубом летнем небе. Для Кнехта были уже закрыты все пути, обязанности его определялись должностью, но поскольку должность в большой мере оставляла на его усмотрение, каким образом он намерен выполнять свои обязательства, то с течением лет – вначале он, пожалуй, не осознавал этого – его интерес постепенно все более устремлялся к воспитанию самых молодых из доступных ему возрастов. Чем старше он становился, тем сильней привлекала его к себе молодежь. По крайней мере, мы можем констатировать это сегодня. В то же время критическому наблюдателю стоило бы большого труда обнаружить в ведении магистерских дел что-либо от дилетантизма и произвола. К тому же сама должность вновь и вновь заставляла Магистра возвращаться к элите, даже в периоды, когда он полностью предоставлял ведение семинаров и Архива своим помощникам и «тени»; такие дела, как, например, ежегодные состязания и подготовка большой публичной Игры, всегда заставляли его поддерживать живую и повседневную связь с элитой. Шутя, он как-то сказал своему другу фрицу: «История знавала государей, всю свою жизнь страдавших от неразделеиной любви к своим подданным. Душа их рвалась к землепашцам, пастухам, ремесленникам, учителям и ученикам, но как редко они видели их, вечно вокруг вертелись министры, военные, словно стеной отделяя их от народа. Так и Магистр: он рвется к людям, а видит только коллег, ему хочется посидеть с учениками и детьми, а видит он ученых и элиту».

Однако мы и впрямь чересчур забежали вперед, а лотому вернемся к первому году магистерства Кнехта. После установления желаемых отношений с элитой ему, как доброму и все же зоркому хозяину, следовало заручиться поддержкой служителей Архива, уделить внимание канцелярии, определить ее место в общей структуре: к тому же непрерывно поступала обширнейшая корреспонденция, а заседания и циркуляры Верховной Коллегии постоянно призывали его к решению все новых задач и выполнению все новых обязанностей, понимание и правильное определение очередности которых требовало от новичка немалых усилий. Причем нередко заниматься приходилось вопросами, в решении которых были заинтересованы самые разные факультеты Педагогической провинции, склонные и завидовать друг другу, например, вопросами компетенции; и только постепенно, со все возраставшим восхищением, он познавал таинственную и могучую силу Ордена – этой живой души касталийского государства и бдительного стража его конституции.

Так шли месяцы, полные трудов, и в мыслях Кнехта ни разу не нашлось места для Тегуляриуса, разве что почти неосознанно он поручал ему какую-нибудь работу, чтобы спасти от чрезмерного досуга. Фриц утратил товарища, ибо тот поднялся на недосягаемую высоту, стал начальником, к которому как к частному лицу он уже не имел доступа, по отношению к которому надо было проявлять послушание, надлежало обращаться на «вы» и «Досточтимый». Однако все поручения Магистра он воспринимал как особую заботу и знак личного внимания. Этот капризный одиночка, отчасти благодаря возвышению друга и крайне приподнятому настроению всей элиты, а отчасти из-за этих поручений заразился общим возбуждением и почувствовал, в той мере, в какой это было в его силах, необыкновенный прилив энергии; во всяком случае, он переносил изменившееся положение лучше, чем сам ожидал в тот миг, когда Кнехт в ответ на известие о его назначении отослал его прочь. К тому же у Фрица достало ума и сочувствия, чтобы понять или хотя бы догадаться, сколь невероятно было напряжение, сколь велико испытание, выпавшее на долю друга. Он видел, что тот словно объят пламенем, выгорает изнутри, и ощущал это и переживал острей, чем сам испытуемый. Не жалея сил, Тегуляриус выполнял все задания Магистра, и если он когда-нибудь всерьез и сожалел о своей собственной немощи и своей непригодности к ответственному служению, если ощущал это как недостаток, то именно теперь, когда так жаждал послужить обожаемому другу и быть ему полезным как помощник, как должностное лицо, как «тень».

Буковые леса над Вальдцелем уже начали желтеть, когда однажды, захватив с собой небольшую книжицу, Кнехт вышел в магистерский сад рядом со своим жилищем, в тот хорошенький садик, который покойный Магистр Томас так любил и, подобно Горацию, собственноручно возделывал, тот садик, который некогда, как священное место отдыха и самоуглубления Магистра, представлялся Кнехту и прочим школярам и студентам неким зачарованным островом муз, неким Тускулом74, и где он теперь, с тех пор как сам стал Магистром и хозяином сада, так редко бывал и едва ли хоть раз насладился им в час досуга. И вот он вышел всего на четверть часа после трапезы, разрешив себе беззаботно пройтись меж кустов и клумб, где его предшественник посадил несколько вечнозеленых южных растений. Затем он перенес плетеное кресло на солнышко – в тени становилось прохладно, – опустился на него и раскрыл захваченную с собой книжку. То был «Карманный календарь Магистра Игры», составленный семь или восемь десятилетий тому назад тогдашним Магистром, Людвигом Вассермалером, и с тех пор вручаемый всем преемникам с соответствующими дополнениями, исправлениями и сокращениями. Этот календарь был задуман как vademecum71 для Магистров, особенно для неопытных, являясь в первые годы службы наставником от недели к неделе, через весь заполненный трудами год, порой намеком, а порой и более подробно советуя, что и как делать. Кнехт отыскал страницу текущей недели и внимательно прочел ее. Не обнаружив ничего неожиданного или особенно срочного, он в самом низу натолкнулся на приписку: «Постепенно начинай сосредоточивать свои мысли на ежегодной Игре. Тебе покажется, что еще рано, чересчур рано, и все же я советую, если нет у тебя в голове готового плана, пусть с этого дня не минует ни одной недели или хотя бы месяца, чтобы ты не подумал о публичной Игре. Записывай свои наметки, используй каждые свободные полчаса, чтобы проглядеть схему какой-нибудь классической партии, не забудь прихватить ее с собой и в служебные поездки. Готовься, но не стремись насильственно выжать из себя удачную мысль. Почаще размышляй об ожидающей тебя прекрасной и праздничной задаче, ради которой ты должен собрать все свои силы и соответственно себя надстроить».

Слова эти написал примерно три поколения тому назад старый и мудрый человек, мастер своего дела, между прочим, в то время, когда Игра формально достигла своей вершины и в каждой партии можно было обнаружить множество украшений, а в исполнении – богатство орнамента, подобно тому как мы это наблюдаем, например, во времена поздней готики или рококо в архитектуре и декоративном искусстве; и именно тогда, примерно в течение двух десятилетий, в Игре появилось что-то бисерное, что-то от ненастоящего блеска стеклянных бус, какая-то бедность смыслом и пустозвонство, казалось, это всего лишь озорная, кокетливая игра причудливыми завитушками, как бы пританцовывающее, чуть ли не эквилибристическое парение самого разнообразного и утонченного ритмического рисунка. Встречались адепты Игры, рассуждавшие о стиле того времени как о давно утраченном волшебном ключе, но встречались и иные, воспринимавшие его как чисто внешний, перегруженный изысками, декадентский и немужественный стиль. Один из создателей и мастеров тогдашнего стиля и составил магистерский календарь-памятку, полный столь доброжелательных и отлично продуманных советов и напоминаний; и покамест Иозеф Кнехт пытливо читал и перечитывал календарь, в груди его родилось что-то светлое и радостное, возникло настроение, посетившее его прежде, как он думал, всего однажды, и он вспомнил, что это было во время той медитации перед самой инвеститурой, когда он представил себе чудесный хоровод Магистра музыки и Иозефа, мастера и ученика, старости и юности. Должно быть, пожилой, даже очень старый человек когда-то придумал и записал эти слова: «Пусть не минует ни одной недели…» и «не стремись насильственно выжать из себя удачную мысль». Вероятно, этот человек лет двадцать, а то и более, занимал высокий пост Магистра, несомненно, в ту охочую до Игры эпоху рококо он сражался с весьма избалованной и самоуверенной элитой и сам создал более двадцати блестящих ежегодных Игр, длившихся тогда по четыре недели, и сам руководил ими; человек очень старый, для которого ежегодная обязанность создавать большую торжественную Игру давно уже не означала высокой чести и радости, а скорее бремя, великий труд, задачу, для выполнения которой надо было настроить себя, убедить, как-то стимулировать. По отношению к этому мудрому старцу и опытному советчику Кнехт испытывал не только признательность и уважение – ведь календарь не раз служил ему хорошую службу, – но и нечто похожее на радостное, веселое, даже немного озорное чувство превосходства, превосходства молодости. Ибо среди многочисленных забот Магистра Игры, с которыми он так недавно познакомился, этой одной он не знал: как бы не забыть, как бы вовремя вспомнить о ежегодной Игре, и он не ведал также, что за эту задачу можно приняться без должной собранности и радости, что у тебя может не хватить предприимчивости или, того хуже, выдумки. Кнехт, который казался себе в последние месяцы довольно старым, в эту минуту ощутил себя сильным и молодым. У него не было возможности долго отдаваться этому прекрасному чувству, он не мог насладиться им до конца – четверть часа, отведенные для отдыха, почти истекли. Но светлое, радостное чувство это нe покинуло его срязу: краткий отдых в магистерском саду, перелистывание календаря-памятки все же чем-то обогатили его. Он почувствовал не только разрядку и минутное, радостное ощущение полноты жизни, его осенили две мысли, которые тут же приняли форму решений. Первое; когда он состарится и устанет, он сложит с себя высокие обязанности в тот самый час, как только в композиции ежегодной Игры увидит докучливую обязанность и не будет знать, что для нее придумать. Второе: он решил, не откладывая, начать подготовку к своей первой ежегодной Игре, взяв себе в товарищи и помощники Тегуляриуса, – это будет приятно и радостно другу, да и для него самого послужит своеобразным трамплином, который даст ему возможность вдохнуть новую жизнь в Парализованную дружбу. Ждать какого-то толчка идя довода от другого – нельзя, инициатива должна исходить от него, Магистра.