Даль Орлов - Место явки - стальная комната

П и с а т е л ь. Кто знает, возможно. Этакое предупреждение перед встречей…

М у з ы к а н т. Ничего не будет.

Л е в Н и к о л а е в и ч. Баить не подобает…

П о м о щ н и к. Да, Лев Николаевич! Есть большое письмо из Индии. От Ганди. Отложил на вечер.

Л е в Н и к о л а не в и ч. Это поразительно интересно. И важно. (Всем.) Совестно говорить, но я иногда радусб авторитету Толстого. Благодаря ему у меня отношения, как радиусы, с самыми далекими странами: Дальний Восток, вот — Индия, Америка, Австралия. Не заслуживаю этого… Но какая радость, сидя в Ясной Поляне, получать выражения сочувствия моим взглядам…

П и с а т е л ь. А пишут много?

Л е в Н и к о л а е в и ч. Много. Вот он (кивает на помощника) спасает.

П и с а т е л ь. И на каждое отвечаете?

Л е в Н и к о л а е в и ч. Обязательно! Люди спрашивают.

П о м о щ н и к. Иногда ответ короткий идет. Один гимназист спрашивал: как правильно говорить — Рост^овы или Р^остовы? Лев Николаевич одно слово написал: Рост^овы. И подписался.

Л е в Н и к о л а е в и ч (добро). Письма разные. И со стихами бывают. А вот один крестьянин сам пришел стихи прочитать. Что-то было ужасное: ни смысла, ни размера, ни рифмы — набор слов. А он еще говорит: «Я и прозой могу изобразить!» Им объясняешь, и всегда ответ: «А как же Кольцов?» Я этого спрашиваю: как вы ко мне попали? «А мне, говорит, сказали, что я гений, и к вам направили!..» Подумать только, сто с лишком верст отшагал, все проел, по глазам вижу — голодный… Беда!

П и с а т е л ь. Сказали — гений?! (Смеется.) Л е в Н и к о л а е в и ч. А все-таки я смотрю их стихи, думаю — вдруг, правда, Кольцов? Да что-то не попадалось…

А к слову народ чуток! Я часто слышу и люблюэто… Один вдогонку мне, так, иронически: «Это грахв!..» А то здесь один старик… Я еду верхом, а он говорит: "Ишь, едет! Давно уж на том свете его с фонарями ищут, а он все ездит!..» Жаль, жить осталась одна минута. А работы — на сто лет. Был бы я молод и писатель, сейчас бы написал эти типы…

П и с а т е л ь. Отчего, Лев Николаевич? Люди и до ста двадцати живут.

Л е в Н и к о л а е в и ч. Одному старику предложили купаться. Он сказал: "Я уж откупался». Так и я. Откупался…

Приходит С о ф ь я А н д р е е в н а.

П и с а т е л ь. Как знать?! Есть легенда, как Христос с учениками ходил по земле. Они зашли ночевать к какому-то старику. Шел дождь, а крыша у него в доме протекала. Они сказали старику: «Что ж ты крышу не починишь?» А он им ответил: «Зачем ее чинить, когда я через два дня помру?» С тех пор Бог сделал так, что люди не знают часа своей смерти. Так что, Лев Николаевич, смерть смертью, а крышу крыть надо… Л е в Н и к о л а е в и ч. Это правильно. «В те дни, когда мне были новы все впечатленья бытия…» Я переживаю теперь в старости это вновь с особенной силой. Я многое забыл и наблюдаю как новое, и это очень радостно…

К н я з ь (лукаво). А ты, граф, любишь стихи…

Л е в Н и к о л а е в и ч. Нет, не люблю. Писать стихи — все равно, что пахать и за сохой танцевать. Зачем обязательно говорить в рифму? Мешает выражению смысла. Одно стихотворение на тысячу, нет, на сто тысяч годно для прочтения. Вот Пушкин — удивительный!.. А язык!.. Он так смело и свободноо поворачивает куда ему угодно. И всегда попадает в самую точку…

С о ф ь я А н д р е е в н а. Неизвестно, что бы вышло из Пушкина, если бы он долго прожил.

Л е в Н и к о л а е в и ч. Кроме хорошего, ничего бы не вышло… Фет еще. Тютчев. У него «Силентиум» — «Молчание». Не знаю ничего лучше…

«Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь…»

П и с а т е л ь. «Взрывая…»

Л е в Н и к о л а е в и ч (останавливает писателя жестом: помню, мол).

«Взрывая, возмутишь ключи, — Питайся ими — и молчи.

Лишь жить в себе самом умей — Есть целый мир в душе твоей Таинственно-волшебных дум; Их оглушит наружный шум, Дневные разгонят лучи, — Внимай их пенью — и молчи!..»

Вот таких стихов пять, много — десять на всем свете…

Раздается бренчание балалайки. Младший сын подбирает на ней мелодию плясовой.

М л а д ш и й с ы н. Брюзжание!.. Будь проще, пап^а!

Л е в Н и к о л а е в и ч (тихо, писателю, показывая на младшего сына). Удивительное дело — он страдает ко мне завистью до ненависти. Просто ужасен. И что делает, что делает!.. (Громко.) Человек сознает себя Богом, и он прав, потому что Бог есть в нем. Сознает себя свиньей, и он тоже прав, потому что свинья есть в нем. Но он жестоко ошибается, когда сознает свою свинью Богом…

Л а к е й (входя). Лев Николаевич! К вам слепой Яков просится!..

Л е в Н и к о л а е в и ч. Давно не был! (Писателю, грустно.) Он меня обличает…

С о ф ь я А н д р е е в н а. Гони, гони его!

Л е в Н и к о л а е в и ч. Подожди, Соня! (Лакею.) Попозже!

Л а к е й. С утра под деревом, не ест, не пьет. Говорит, терпение лопнуло, давай графа.

Л е в Н и к о л а е в и ч (сокрушенно). Очень тяжелы посетители!.. Я читал, Кнут Гамсун никого не принимает. А я не могу. (Лакею.) Проси!

Вводят слепого Я к о в а. Он с котомкой, в рваном армяке. Лихорадочно ощупывает воздух, не знает, в каком направлении говорить.

Я к о в. Все господа тут. Кушанья слышу. Вилки звенят. Серебряные. Л е в Н и к о л а е в и ч. Я здесь, Яков. Согрейся сначала, напейся чаю.

Я к о в (резко). Я к тебе не чай пить пришел, а за делом! Я в Москве билет до Тулы выпросил. От Тулы с ночи шел не за теплом твоим. Ты мне душу обогрей!

С о ф ь я А н д р е е в н а. Зачем его впустили?! Пошел прочь! Еще философ на мою голову!

Л е в Н и к о л а е в и ч. Не кричи, Соня. Дай послушать…

Я к о в (не обращает внимания на Софью Андреевну). Придет судный день, помни, барин! Не Илья-пророк в небе громыхает — гнев мой перекатывается. Почему, старик, народ гневишь?! Или нет в тебе совести, понятий? Или сердце твое дряхлое страдать забыло?!

Л е в Н и к о л а е в и ч (мирно, что стоит ему усилий). Хорошо, я такой. Но тогда меня пожалеть надо. Зачем осуждать?.. У всех слабости…

Я к о в. Это у меня слабости…

С о ф ь я А н д р е е в н а (нервно, Якову). Замолчи ты, правдолюб, голь перекатная! Лева, чего с ним толкуешь? Посмотри, ты побледнел, Лева! (Всем.) Люди, помогите же! Надо убрать его!

Л е в Н и к о л а е в и ч (терпеливо). Я не побледнел. Дай поговорить с человеком.

Я к о в. У меня, барин, слабости… А у тебя сила! Ты Будда, Пророк, Христос! Зачем обманываешь? Простоте учишь, а сам живешь как? Грех тебе, граф! Купаешься в роскоши, богатства считаешь, а вокруг-то грязь, бедность костлявая. Не дай в тебе разувериться! Брось все, оставь, уходи!

С о ф ь я А н д р е е в н а. Сам уходи, черт, черт, черт! Не слушай, Лева, не слушай его!

Я к о в (Льву Николаевичу). Думаешь у горькой дороги конца нет? Был Николай Палкин, теперь Николай Веревкин. Но мы ужо до него доберемся!..

С о ф ь я А н д р е е в н а. Я станового позову! Илья Васильевич, чего стоишь?!

Л е в Н и к о л а е в и ч (затравленно пошел по кругу). Я же прошу не мешать нам. Мы же говорим, говорим, говорим!.. Как нельзя понять?! Хотя бы в доме есть у меня право поступать как мне угодно? Или уже и этого нет у меня? (Подходит к Якову, обнимает его.) Прав ты, Яков, прав! Теперь иди!.. Нас тут в покое не оставят…

Я к о в (прижимается к Льву Николаевичу, плачет). Ты-то, Лев Николаевич, ты-то… понимаешь…

Л е в Н и к о л а е в и ч. Понимаю, батюшка, ох, как понимаю!.. Мучительно, невыносимо стыдно… Яков… Спасибо… И я не могу так жить… (Отстраняет от себя Якова.) Не могу и не буду!.. (Уходит.) С о ф ь я А н д р е е в н а (Якову). Пошел вон, перехожий! Наговорил тут!

С т а р ш и й с ы н. Его покормить надо!

Я к о в (вопит). Нет! Нет!! Не хочу ворованного! Выведите меня! Где выход? Уйти, уйти мне…

Якова выводят.

Сцена погружается в полумрак. Старший сын садится за рояль и тихо играет «Их либе дихь» Грига — последняя музыка, которую слышал Толстой. Все учатники сцены, кроме п и с а т е л я, исчезают.

П и с а т е л ь (под замирающие звуки рояля). Меня поразило тогда, как не берегут Льва Николаевича… Всю жизнь я понимал так, что одна из самых радостных и светлых мыслей — это жить в то время, когда живет этот удивительный человек. Что высоко и ценно чувствовать и себя также человеком. Что можно гордиться тем, что мы мыслим и чувствуем с ним на одном и том же прекрасном русском языке. Что человек, создавший прелестную девушку Наташу, и курчавого Ваську Денисова, и старого мерина Холстомера, и суку Милку. И Фру-Фру, и холодно-дерзкого Долохова, и «круглого» Платона Каратаева, воскресивший нам вновь Наполеона, и масонов, и солдат, и казаков, — что этот многообразный человек, таинственной властью заставляющий нас и плакать, и радоваться, и умиляться, — есть истинный, радостно признанный властитель…