Когда солнце погасло - Янь Лянькэ

Во дворе у них горел свет. На дереве висел керосиновый фонарь. На окне стояла масляная лампа. К сухим ветвям лепились восковые свечи. Света во дворе набралось столько, что он выплескивался за ворота. Старшая сестра писателя пришла навестить мать. Пришла домой вместе с мужем. И все соседи собрались во дворе у Яней. И двор заполняли голоса и тени. Люди толпились вокруг писателя, как толпятся вокруг божества, одержимого демоном. Янь Лянькэ сидел посреди двора. У его ног стоял тазик с водой. Матушка Янь держала в руке мокрое полотенце — наверное, умывала сына. Лицо Янь Лянькэ было белым, ни кровинки. Белым, словно его выварили в кипятке. Волосы насквозь промокли от пота. 11 хлопковая рубаха насквозь промокла от пота. И даже брюки промокли. Писательское лицо густо белело, желтело горестным воском. По щекам разбегались слезы. Блеклое лицо писателя всегда было невзрачным, обвисшие щеки походили на срезанное мясо, которое много дней как протухло. Бесцветное. Неподвижное лицо. Глаза смотрели растерянно и недоуменно. Словно увидели изнанку нашего мира. Увидели потусторонний мир и не могли в него поверить. А в нашем мире ничего больше не видели. Или видели, но не могли сказать. И чесночный нос писателя снова зашевелился. Задергался. Заплакал. Затрубил противно и громко.

Перед ним лежало полтора десятка разных книжек, одни он сам сочинил, другие купил. Несколько стопок писчей бумаги и банка с клеем. Он заснобродил и пришел домой забрать свои вещи. И пока он снобродил, лицо его цвело улыбкой, а губы повторяли — теперь я знаю, о чем писать. Теперь я знаю, о чем писать. Словно его с ног до головы осыпало лепестками вдохновения. Словно расстелившийся сюжет опахнул его запахом пшеницы. Упал ему на голову переспелой айвой. И он заговорил как заведенный, забормотал как заведенный. Вернувшись домой, даже по сторонам не посмотрел, матери слова не сказал. А сразу кинулся в комнату, стал рыться в сундуках и ящиках. Искать книги, карандаши, ручки, бумагу. Надо все записать, пока вдохновение не ушло. Надо срочно все записать, пока вдохновение не ушло. Тут мать Янь Лянькэ слезла с раскаленной кровати. Увидела заспанное лицо сына, будто исписанное иероглифами, и в каждом иероглифе по ошибке. Увидела, что только губы на его лице живые, а остальное лицо мертвое и окоченелое. Глаза живые, но взгляд мертвый и окоченелый.

— Ты никак снобродишь. Никак снобродишь. — Мать подошла поближе. — Лянькэ, ты снобродишь, тебе надо умыться.

— Матушка, где мои бумага с ручкой, теперь я знаю, о чем писать. Вдохновение сыплется мне на голову, словно паданцы с дерева.

— Ты и впрямь снобродишь. Лянькэ, ты и впрямь снобродишь.

— И где книги из моего сундука. Я если начинаю писать, на столе и по углам должны стопками лежать книги. Когда кругом книги, я словно домой вернулся.

Мать набрала воды в тазик. И пока Янь Лянькэ искал в сундуке писчую бумагу с карандашами, приложила к его лицу мокрое полотенце. К горячему лицу. Холодное полотенце. Он вдруг дернулся, на секунду замер и распрямился. Вытаращил глаза, огляделся по сторонам. Спрятал лицо в ладонях, опустился на корточки и заплакал.

— Ничего у меня больше не пишется. Ничего не пишется.

Плакал как ребенок. Словно в него бес вселился, словно он помешанный.

Мать Янь Лянькэ не знала, что делать. Не знала, как утешить своего знаменитого ребенка.

А он все плакал и плакал навзрыд.

— Не пишется и не пишется, а ты живи себе дальше.

Мать встала рядом, погладила сына по голове. По ее лицу тоже разбегались слезы.

— Когда ничего не пишется, жизнь моя хуже смерти. Хуже смерти. — Так он кричал своей матери. Кричал и кричал, но уже не плакал. Будто вспомнил, что он мужчина, разменявший шестой десяток. Вспомнил, что его матери уже за восемьдесят. Поднялся на ноги, посмотрел на мать, посмотрел на свой старый дом. — Вот оно, значит, какое снобродство. — Горько усмехнулся. — Не думал, что тоже засноброжу. Я последние дни плохо спал, ничего у меня не писалось, и усталость накопилась. Усталость накопилась, вот я и заснобродил.

Он повел мать из передней комнаты в заднюю. У порога взял ее под локоть. Из мира сна возвратился в мир яви. Будто одним прыжком заскочил в дом с улицы. Откинул дверную занавесь и вернулся из сна в явь. Сел подле материной кровати. Сказал матери много разных слов. Сказал, что в деревне у дамбы тоже видел снобродов. И пока шел к дому, видел много других людей, которые тоже брели куда-то во сне. Тоже снобродили. Сказал матери, ты девятый десяток разменяла, жизнь твоя темным переулком тянется от самых годов Республики, и доводилось ли тебе видеть в том переулке такое большое снобродство, чтобы снобро-дила целая страна. Доводилось ли видеть, чтобы люди, едва заснобродив, возвращались в детство, где все без прикрас безобразны и без прикрас хороши.

Он спрашивал и спрашивал, но сам не заметил, как свалился и уснул прямо на материной кровати.

Дремота налетела на него, как ветер, что погулял немного и решил вернуться. Комната наполнилась храпом и бормотанием.

— Коли хочешь спать, ложись на свою кровать. Лянькэ, вставай и ложись на свою кровать.

И он с трудом разлепил веки. Но пока брел в другую комнату, словно нечаянно шагнул в другой мир. Где все другое. Стоя на краю другого мира, Янь Лянькэ обернулся, поглядел на мать, и лицо его озарила улыбка.

— Матушка, теперь я знаю, о чем писать. Я поймал вдохновение и сразу придумал начало книги. — Он расхохотался и снова кинулся ворошить ящики и сундуки. Искать бумагу с ручкой, искать книги. Движения его были ловкими и проворными, как у другого человека в другом мире. И на лице высеклось непонятное. Лицо его разом превратилось в книгу, которую никто в мире не мог прочесть. Глаза оставались открыты, но видели только одно место, которое было у него на уме. И не видели света, никого и ничего больше не видели. — Я нашел сюжет. Такого сюжета ни у кого больше нет. — В громком бормотании Янь Лянькэ скакали сдавленные смешки.

Матушка Янь подошла и встала напротив.

— Лянькэ. Лянькэ. — Она кричала, словно пыталась выкричать его из сна.

— Ты не видела такую книгу с черной обложкой. Ты еще сказала, у нее обложка будто ночное небо.

Мать потрясла его за плечо.

— Нешто помрешь ты без своих писаний.

— Теперь не помру. — Он улыбнулся матери. — Теперь я знаю, о чем писать.

Мать подошла и