Герман Гессе - Игра в бисер

– Охотно даю свое согласие, – воскликнул Магистр, и в тоне его чувствовалось, что он считает разговор оконченным. Но Кнехт все же высказал и другие свои опасения, а именно: как бы, в случае, если поручение в Мариафельсе будет выполнено, его не отправили в Рим для использования на дипломатической службе.

– А подобная перспектива, – закончил он, – оказала бы на меня угнетающее действие и препятствовала бы успешному выполнению вашего поручения. Тянуть дипломатическую лямку – нет, это меня не устраивает.

Магистр сдвинул брови и в осуждение поднял палец:

– Ты говоришь о «дипломатической лямке» – неудачное ты избрал слово. Право, никто и не думал заставлять тебя тянуть какую-то «лямку», речь идет скорее об отличии, о повышении. Я не уполномочен давать разъясйения или обещания по поводу того, как намерены использовать тебя в дальнейшим. Однако в какой-то мере я могу понять твою тревогу и надеюсь, что окажусь в состоянии помочь тебе, если твои опасения оправдаются. А теперь выслушай меня: ты обладаешь определенным даром завоевывать симпатии и любовь, недоброжелатель мог бы тебя назвать charmeur58. Возможно, этот твой дар и побудил Коллегию дважды направлять тебя в Мариафельс. Однако не злоупотребляй им, Иозеф, не стремись набивать себе цену. Когда тебе действительно удастся завоевать отца Иакова, тогда и настанет самая подходящая минута для оглашения твоей просьбы к Коллегии. Сейчас для этого не время. Сообщи мне, когда ты отправляешься в путь.

Молча внимал Иозеф словам Магистра, более прислушиваясь к скрытому за ним доброжелательству, чем к звучавшему в них выговору, и скоро после этого разговора отбыл в Мариафельс.

Там уверенность, какую порождает четко поставленная задача, сказалась на нем весьма благотворно. К тому же важная и почетная задача эта в одном отношении совпадала с сокровенным желанием самого исполнителя: как можно ближе сойтись с отцом Иаковом и завоевать его дружбу. То, что к миссии его относятся серьезно, что и сам он как бы повышен в ранге, доказывало ему изменившееся отношение монастырского начальства, особенно настоятеля; оно было весьма любезно, как и до этого, и все же на какую-то ощутимую долю уважительней. Теперь он уже был не просто гостем без титула и ранга, которого жалуют ради места, откуда он прибыл, и из благорасположения к нему лично, теперь его принимали как высокое должностное лицо Касталии, примерно как полномочного посла. Кнехт уже не был слеп к таким вещам и сделал свои заключения.

Однако в манерах отца Иакова он не обнаружил перемен: Иозефа глубоко тронули приветливость и радушие, с какими встретил его ученый, без напоминаний заговоривший о совместных занятиях. Соответственно этому распорядок дня Кнехта выглядел несколько иначе, чем прежде. Теперь в его планах курс Игры занимал далеко не первое место, а о его занятиях в музыкальном Архиве, а также о товарищеском сотрудничестве с органистом вообще более не заходила речь. Превыше всего теперь ставились уроки отца Иакова, посвященные одновременно нескольким дисциплинам исторической науки, ибо патер вводил своего любимца не только в начальную историю ордена бенедиктинцев, но и в источниковедение раннего средневековья, помимо того уделяя не менее часа чтению старинных хронистов в оригинале. Должно быть, ему пришлись по душе и настойчивые просьбы Кнехта разрешить юному Антону участие вэтих совместных занятиях, но он без труда убедил Иозефа в том, что даже самое доброжелательное третье лицо обременит подобного рода частные уроки, и Антон, ничего не подозревавший о заступничестве Кнехта, был приглашен только на чтение хронистов, что исполнило его счастьем и благодарностью. Несомненно, эти занятия доставили юному послушнику, о дальнейшей судьбе которого нам ничего не известно, подлинное наслаждение, являясь вместе с тем высоким отличием и стимулом: два самых светлых и оригинальных ума своего времени удостоили его чести принять участие в их трудах, присутствовать при их беседах. В ответ на уроки святого отца Кнехт, сразу же после занятий источниковедением и эпиграфикой, посвящал его в историю и структуру Касталии и знакомил с основными идеями Игры, при этом ученик превращался в учителя, а уважаемый педагог во внимательного слушателя, чьи вопросы и суровая критика могли кого угодно поставить в тупик. Недоверие отца Иакова ко всему касталийскому никогда на затихало. Не видя в основе касталийского духа подлинной религиозности, он вообще сомневался в способности Касталии создать тип человека, который можно было бы принять всерьез, хотя в лице Кнехта перед ним был благородный образец именно подобного воспитания. После того, как, благодаря их общим занятиям, с отцом Иаковом произошло нечто похожее на обращение (если вообще о таком можно говорить) и он давно уже решил способствовать сближению Касталии с Римом, недоверие его все еще не исчезло полностью: заметки Кнехта, сделанные сразу же после состоявшихся бесед, полны разительных примеров тому. Приведем один из них:

Отец Иаков: «Вы, касталийцы, великие виртуозы по части учености и эстетики, вы измеряете весомость гласных в старинном стихотворении и соотносите ее формулу с орбитой какой-нибудь планеты. Это восхитительно, но это – игра. Не что иное, как игра есть и ваша тайна тайн, и ваш символ – Игра в бисер. Готов признать, что вы пытаетесь превратить эту милую Игру в некое подобие таинства или хотя бы в средство духовного возвышения. Однако ж таинства не возникают из та"йх усилий, и Игра остается игрой».

Иозеф: «Вы полагаете, святой отец, что нам недостает теологической основы?»

Отец Иаков: «Да что там, о теологии мы уж лучше помолчим, вы далеки отнес. Неплохо было бы вам обзавестись фундаментом попроще, антропологическим, например, – жизненным учением и жизненными знаниями о человеке. Нет, не знаете вы человека, не знаете ни в его скотстве, ни в его богоподобии. Вы знаете только касталийца, особый вид, искусственно выведенный опытный экземпляр».

Для Кнехта это был, разумеется, счастливый случай: совместные занятия давали ему самые широкие возможности привлечь отца Иакова на сторону Касталии и убедить его в ценности союзничества. Более того, создалась обстановка, настолько соответствовавшая самым заветным его желаниям, что очень скоро в нем заговорила совесть. Ему стало казаться постыдным и недостойным, что этот столь уважаемый человек сидит, доверившись ему, сидит тут рядом, гуляет взад и вперед по галерее, ничего и не подозревая о том, что сделался объектом и целью тайных политических планов и действий. Кнехт уже не мог более мириться с подобным положением и только было принялся придумывать форму, в которую он облечет свое признание, как старик, к его величайшему удивлению, опередил его.

– Дорогой друг, – сказал он однажды, как бы невзначай, – поистине мы с вами придумали себе в высшей степени приятный и, я надеюсь, плодотворный вид общения. Оба рода деятельности, которые на протяжении всей моей жизни были самыми любимыми для меня – учиться и учить, – превосходно сочетаются в наших совместных занятиях, и для меня они оказались совсем кстати, ибо я начинаю стареть и не мог бы придумать себе более целительной и бодрящей терапии, нежели наши занятия. Итак, что касается меня, то я при этом обмене, во всяком случае, остаюсь в выигрыше. Но я вовсе не уверен, что и вы, мой друг, вернее, те, кто послал вас сюда и на службе у кого вы состоите, извлекут из происходящего те выгоды, какие они, быть может, надеются извлечь. Мне хотелось бы предупредить возможное разочарование, к тому же я не хочу, чтобы между нами возникли какие-нибудь неясности, а потому позвольте мне, старому практику, задать один вопрос: сколь меня ни радует ваше пребывание в нашей любезной обители, оно, конечно, не раз приводило меня в недоумение. До недавнего времени, короче, до вашего отпуска, я полагал, что цель и смысл вашего присутствия здесь для вас самих по меньшей мере не вполне ясны. Справедливы ли мои наблюдения? Кнехт подтвердил, и отец Иаков продолжал: – Отлично. Но после вашего возвращения из отпуска произошли перемены. Вас более не мучают ни мысли, ни заботы о цели вашего приезда сюда, вы ее уже знаете. Так это? Отлично. Следовательно, я на верном пути. По всей вероятности, и мои догадки о цели вашего пребывания здесь также верны. Вы выполняете дипломатическое поручение, и касается оно не монастыря и не нашего настоятеля, оно касается меня… Теперь вы видите, что от вашей тайны уже мало что осталось. Дабы полностью прояснить положение, я советую вам сообщить мне до конца все остальное. Итак, каково ваше поручение?

Кнехт вскочил и в замешательстве, в смущении, почти в отчаянии стоял перед стариком. Затем он воскликнул:

– Вы правы! Впрочем, облегчив мое положение, вы в то же время пристыдили меня, опередив в моих намерениях. С некоторых пор я ломаю себе голову над тем, каким образом сообщить нашим отношениям ту ясность, которой вы только что столь быстро добились. К счастью, моя просьба о помощи и ваше согласие ввести меня в вашу науку последовали до моего отпуска, а то ведь и впрямь могло показаться, что это всего лишь дипломатическая уловка с моей стороны и наши совместные занятия – только предлог. Старик дружески успокоил его: – Моей единственной целью было помочь нам обоим выйти из затруднительного положения. Чистота ваших намерений не нуждается в доказательствах. Если я опередил вас и не сделал ничего такого, что не было бы желательным и для вас, то, стало быть, все в порядке.