Тварь. Графские развалины - Виктор Павлович Точинов

Коммунарской больницы. Шел, надо думать, на полном автопилоте. Не видя ничего, шагнул на проезжую часть — прямо под мчащийся “жигуленок”. Умер он на месте, мать — спустя два дня, на больничной койке. У осиротевших детей — девочки пятнадцати лет и мальчика шести — родственников, способных взять под опеку, не нашлось. Приговор комиссии по делам несовершеннолетних (несмотря на все уверения Маши Рыбаковой, что сможет вести хозяйство и присмотреть за братом) был прост: детдом. Вернее, два разных детдома. Маша после приезда сюда тусовалась с той же компанией, что и Гном; заведение, куда она попала, оказалось неподалеку, — и как-то, недели через две, они ее навестили. Больше всего Гнома поразили не Машины некогда шикарные волосы, теперь коротко и неровно остриженные, и не свежий синяк на скуле, — а ее глаза. Мертвые. Так же мертво звучал голос, когда она говорила: выдержит еще несколько дней, не больше, потом сбежит или вскроет вены... Не сбежала. В Спасовке, по крайней мере, не появилась. Что с Машей делали в детдоме, Гном не знал и знать не желал, — но понял: сиротой до восемнадцати лет ему становиться нельзя. На то, что опеку над ним в случае смерти матери отдадут единственному родственнику — дядьке-алкоголику, живущему в Волосово, никакой надежды не было.

Его мать осталась жить. И прожила еще три бесконечных для Гнома года.

А началось всё, когда ему исполнилось тринадцать (или еще не исполнилось? — Гном не помнил). Началось ночью — и продолжалось ночами. Началось, когда он лежал на своей жесткой койке — пружины неимоверно растянулись, сетка провисла чуть не до пола, пришлось подложить деревянный щит. Бока на этой твердокаменной конструкции отлеживались безбожно, и Гном всегда спал на спине. Спал беспокойно — все чаще по ночам охватывало непонятное томление, а однажды утром Гном даже испугался, что обмочился во сне — но быстро понял, что трусы испачканы чем-то другим, липким и непонятным. Об этом маленьком происшествии Гном не сказал никому — он вообще ни с кем и никогда не делился своими проблемами — и остался в блаженном неведении. В общем, это ему нравилось — чувство нарастания внутри какой-то неясной силы... И — нравились интересные сны, снящиеся всё чаще.

Именно такой сон он видел — и осязал! — той ночью, когда понял, что происходящее с ним — не только и не просто сновидение. Это была рука — чужая рука — нырнувшая и под его одеяло, и под резинку трусов, и оказавшаяся там, где назревавшая в Гноме сила искала выхода... Он замер, не открывая глаза и ничем не выдавая, что проснулся. То, что делала рука, казалось приятным, очень приятным, — но всё удовольствие шло мимо мозга. В мозгу царила паника. Гном понял, что рука принадлежит его матери. Он слышал ее дыхание — учащенное, хрипловатое, с легким побулькиванием внутри при каждом вдохе. Чувствовал запах перегара и чего-то еще — неприятного, затхлого. Она спятила! — подумал Гном. Но не решился отбросить ее руку, даже открыть глаза... Ему было приятно и противно — одновременно.

Потом рука убралась, одеяло отлетело в сторону, — и мать, закряхтев, взгромоздилась на него. Сын весил тогда раза в два меньше ее, и тонко вскрикнул от навалившейся тяжести, уже не притворяясь спящим. Затем стало легче — она широко раздвинула свои бесформенные колени, упершись в жесткое ложе по бокам от Гнома. Рука вновь зашарила между его мальчишескими бедрами и неохватным задом матери — нашла, ухватила член (Гном чувствовал, что тот сейчас лопнет от избытка давления, треснет вдоль, как переспелый гороховый стручок) — и вставила в...

Гном к тринадцати своим годам представлял (чисто теоретически), куда положено вставлять подрастающую у него штучку — но с позой “наездницы” знаком не был, и вообще считал, что это бывает совсем по-другому — и не сразу понял, что произошло. Показалось — вляпался во что-то мокрое, горячее, мерзкое... Мать начала приподниматься и опускаться, убыстряя темп. Лишь тогда он, наконец, открыл глаза. В горнице оказалось темно, даже обычный ночник погашен. Мать была голая. Ее большие отвислые груди смутно белели во мраке — колыхались, подскакивали, казались какими-то самостоятельными живыми существами, донельзя отвратительными. Гном снова крепко зажмурился.

Кончил он быстро — но не кончилось ничего. Мать продолжала подпрыгивать на нем — и короткий миг удовольствия быстро сменился крайне неприятными ощущениями. Внизу живота и в мошонке завязался узел боли — и стягивался все туже. Гном застонал и попытался дернуться в сторону. Мать вцепилась в его плечи, пригнулась к нему — и ускорилась еще больше. Болтающиеся груди шлепали его по лицу. Гном поскуливал от боли в паху, и думал, что сейчас умрет. Ритм ее движений стал просто бешеным, побулькивание при дыхании слилось в сплошное клокотание. Потом она вдруг отпустила плечи, выпрямилась, осела на него всей тяжестью... Гном почувствовал какую-то судорогу в оседлавшем его теле и услышал протяжный стон матери — ему отчего-то почудилось, что это стон боли. Приступ! Может, помрет?! — в этой мысли Гнома слились страх и радость. Не умерла. Слезла с сына, с койки, пошлепала босыми ногами в “зимний” сортир — Гном лежал и слушал, как за фанерной перегородкой шумно и бесконечно долго падает струя мочи... Потом прошлепала к своему дивану — пружины взвизгнули — и вскоре негромко захрапела. Он в ту ночь больше не уснул. Со страхом ждал утра. Как она посмотрит ему в глаза? Что скажет?

Утром мать не сказала ничего. Почти ничего — брякнув на стол тарелку с завтраком, буркнула: “Ешь!”. Поведение ее ничуть не изменилось. Словно и не было никакого ночного визита. Словно Гному привиделся странный и страшный сон. Может, со временем он и сам начал бы так считать...

Но следующей ночью она пришла снова.

И всё повторилось.

Часть 2 ЧЕРТОВА ПЛЕШКА

(31 мая 2003 г. — 03 июня 2003 г.)

Глава 1

31 мая, суббота, утро

1.

Мысль о собственном сумасшествии пришла к Кравцову где-то на границе поздней ночи и раннего утра последних суток весны.

Она — мысль — не походила на банальное “Я сошла с ума!”, мелькающее в голове замужней дамочки, набравшейся духу и впервые согласившейся зайти после работы к сослуживцу попить кофе и послушать музыку. Или на столь же банальные “Ты сошел с ума!”, которые слышит со всех сторон сорокасемилетний вдовец, женящийся на