Иван Дмитриев - Избранные произведения

1791

МАДРИГАЛЫ

«По чести, от тебя не можно глаз отвесть…»

По чести, от тебя не можно глаз отвесть;Но что к тебе влечет?.. загадка непонятна!Ты не красавица, я вижу… а приятна!Ты б лучше быть могла; но лучше так, как есть.

1795

«Задумчива ли ты, смеешься иль поешь…»

Задумчива ли ты, смеешься иль поешь,О, Хлоя милая! ты всем меня прельщаешь:Часам ты крылья придаешь,А у любви их похищаешь.

1795

НАДПИСИ

К портрету Н. М. Карамзина

Вот милый всем творец! иль сердцем, иль умомГрозит тебе он пленом:В Аркадии б он был счастливым пастушком,В Афинах — Демосфеном.

1803

К портрету

Какой ужасный, грозный вид!Мне кажется, лишь скажет слово,Законы, трон — все пасть готово…Не бойтесь, он на дождь сердит.

1803

ЭПИТАФИИ

Ф. М. Д<убянском>у[65]

Любезного и прах останется ль безвестным?Дубянского был дар — гармонией прельщать;Страсть — дружба и любовь; закон — быть добрым, честным;А жребий — бурну жизнь в пучине окончать.[66]

1796

«В надежде будущих талантов…»

В надежде будущих талантовИ вечных за стихи наград,Родитель спит здесь фолиантов,Умерший… после чад.

1797

Надгробие И. Ф. Богдановичу, автору «Душеньки»

Привесьте к урне сей, о грации, венец:Здесь Богданович спит, любимый ваш певец.

1803

«Прохожий, стой! во фрунт! скинь шляпу и читай…»

Прохожий, стой! во фрунт! скинь шляпу и читай:«Я воин, грамоты не знал за недосугом.Направо кругом!Ступай!»

1805

ЭПИГРАММЫ

«Он врал — теперь не врет»…»

«Он врал — теперь не врет».Вот эпитафия, когда Бурун умрет.

1791

«Я разорился от воров!»…»[67]

«Я разорился от воров!»«Жалею о твоем я горе».«Украли пук моих стихов!»«Жалею я об воре».

1803

«Что легче перышка?» — «Вода», — я отвечаю…»

«Что легче перышка?» — «Вода», — я отвечаю.«А легче и воды?» — «Ну, воздух». — «Добрый знак!А легче и его?» — «Кокетка». — «Точно так!А легче и ее?» — «Не знаю».

1805

БАСНИ

Пустынник и Фортуна[68]

Какой-то добрый человек,Не чувствуя к чинам охоты,Не зная страха, ни заботы,Без скуки провождал свой векС Плутархом, с лиройИ Пленирой,Не знаю точно где, а только не у нас.Однажды под вечер, как солнца луч погасИ мать качать дитя уже переставала,Нечаянно к нему Фортуна в дом попалаИ в двери ну стучать!«Кто там?» — Пустынник окликает.«Я! я!» — «Да кто, могу ли знать?»Я! та, которая тебе повелеваетСкорее отпереть». — «Пустое!» — он сказалИ замолчал.«Отопрешь ли? — еще Фортуна закричала. —Я ввек ни от кого отказа не слыхала;Пусти Фортуну ты со свитою к себе,С Богатством, Знатью и Чинами…Теперь известна ль я тебе?»«По слуху… но куда мне с вами?Поди в другой ты дом,А мне не поместить, ей-ей! такой содом!»«Невежа! да пусти меня хоть с половиной,Хоть с третью, слышишь ли?.. Ах! сжалься над судьбинойВеликолепия… оно уж чуть дышит,Над гордой Знатностью, которая дрожитИ, стоя у порога, мерзнет;Тронись хоть Славою, мой миленький дружок!Еще минута, все исчезнет!..Упрямый, дай хотя Желанью уголок!»«Да отвяжися ты, лихая пустомеля! —Пустынник ей сказал. — Ну, право, не могу.Смотри: одна и есть постеля,И ту я для себя с Пленирой берегу».

1792

Искатели Фортуны[69]

Кто на своем веку Фортуны не искал?Что, если б силою волшебною какоюВсевидящим я сталИ вдруг открылись предо мноюВсе те, которые и едут, и ползут,И скачут, и плывут,Из царства в царство рыщутИ дочери судьбы отменной красотыИль убегающей мечтыБез отдыха столь жадно ищут?Бедняжки! жаль мне их: уж, кажется, в руках…Уж сердце в восхищеньи бьется…Вот только что схватить… хоть как, так увернется,И в тысяче уже верстах!«Возможно ль, — многие, я слышу, рассуждают, —Давно ль такой-то в нас искал?А ныне как он пышен стал!Он в счастии растет; а нас за грязь кидают!Чем хуже мы его?» Пусть лучше во сто раз,Но что ваш ум и все? Фортуна ведь без глаз;А к этому прибавим:Чин стоит ли того, что для него оставимПокой, покой души, дар лучший всех даров,Который в древности уделом был богов?Фортуна — женщина! умерьте вашу ласку;Не бегайте за ней, сама смягчится к вам.Так милый Лафонтен давал советы намИ сказывал в пример почти такую сказку.В деревне ль, в городке,Один с другим невдалеке,Два друга жили;Ни скудны, ни богаты были.Один все счастье ставил в том,Чтобы нажить огромный дом,Деревни, знатный чин, — то и во сне лишь видел;Другой богатств не ненавидел,Однако ж их и не искал,А кажду ночь покойно спал.«Послушай, — друг ему однажды предлагает, —На родине никто пророком не бывает;Чего ж и нам здесь ждать? — Со временем сумы.Поедем лучше мыИскать себе добра; войти, сказать умеем;Авось и мы найдем, авось разбогатеем».«Ступай, — сказал другой, —А я остануся; мне дорог мой покой,И буду спать, пока мой друг не возвратится».Тщеславный этому дивитсяИ едет. На пути встречает цепи гор,Встречает много рек, и напоследок встретилТу самую страну, куда издавна метил:Любимый уголок Фортуны, то есть двор;Не дожидаяся ни зову, ни наряду,Пристал к нему и по обрядуВсех жителей его он начал посещать:Там стрелкою стоит, не смея и дышать,Здесь такает из всей он мочи,Тут шепчет на ушко; короче: дни и ночиНаш витязь сам не свой;Но все то было втуне!«Что за диковинка! — он думает. — Стой, стойДа слушай об одной Фортуне,А сам все ничего!Нет, нет! такая жизнь несноснее всего.Слуга покорный вам, господчики, прощайте;И впредь меня не ожидайте;В Сурат, в Сурат лечу! Я слышал в сказках, тамФортуне с давних лет курится фимиам…»Сказал, прыгнул в корабль, и волны забелели.Но что же? Не прошло недели,Как странствователь наш отправился в Сурат,А часто, часто он поглядывал назад,На родину свою: корабль то загорался,То на мель попадал, то в хляби погружался;Всечасно в трепете, от смерти на вершок;Бедняк бесился, клял — известно, лютый рок,Себя, — и всем и всем изрядна песня пета!«Безумцы! — он судил. — На край приходим светаМы смерть ловить, а к ней и дома три шага!»Синеют между тем Индийски берега,Попутный дунул ветр; по крайней мере кстатеПришло мне так сказать, и он уже в Сурате!«Фортуна здесь?» — его был первый всем вопрос.«В Японии», — сказали.«В Японии? — вскричал герой, повеся нос. —Быть так! плыву туда». И поплыл; но, к печали,Разъехался и там с Фортуною слепой!«Нет! полно, — говорит, — гоняться за мечтой».И с первым кораблем в отчизну возвратился.Завидя издали отеческих богов,Родимый ручеек, домашний милый кров,Наш мореходец прослезилсяИ, от души вздохнув, сказал:«Ах! счастлив, счастлив тот, кто лишь по слуху зналИ двор, и океан, и о слепой богине!Умеренность! с тобой раздолье и в пустыне».И так с восторгом он и в сердце и в глазахВ отчизну наконец вступает,Летит ко другу, — что ж? как друга обретает?Он спит, а у него Фортуна в головах!

1794