Агнес - Хавьер Пенья

Хонас ждет меня в переулке, круто идущем вверх, следовательно, по нему бурным потоком низвергается вода. Он приветствует меня двумя поцелуями в щечки и приглашает в подъезд, помахивая связкой ключей с брелоком в форме кита с дыхалом и струей пара. Самый массивный ключ открывает дверь в странного вида лофт, заставленный коробками, где у дальней стены обнаруживается широченная кровать в окружении двух комодов из темного дерева. Самым странным в этой квартире можно считать то, что оба комода соединены неслабым таким аквариумом метра в два длиной и метр высотой в форме арки, а между этой аркой и подушкой остается достаточный зазор, чтобы туда положить голову. Честно говоря, это довольно рискованно, потому что тебе может присниться кошмар, и ты, к примеру, вдруг подпрыгнешь и в результате неизбежно врежешься головой в стекло, оно, естественно, разобьется, и ты проснешься в водопаде с рыбками. А на противоположной стене, над старинным зеркалом, прикноплен лист бумаги, на нем — буквы с засечками, те складываются в надпись. Надпись гласит:

Ты движешься сквозь эры рыб[14].

Я задаю ему вопрос: что это значит? Хонас поясняет, что это цитата из его любимого стихотворения. Ая и не знала, что ему поэзия нравится. «Из стихотворения?» — переспрашиваю я. «Да, из стихотворения Сильвии Плат», — говорит он. «Сильвии Плат?» — переспрашиваю я. «Да, Сильвии Плат, а что?» — говорит он. «Нет, ничего», — говорю я в ответ.

В общем, жилище выглядит неуютным и для жизни малопригодным: переполненные коробки, пустые шкафы, розетки не установлены, с потолка свисают голые провода. Только аккуратно застеленная, укрытая покрывалом кровать создает некое ощущение обитаемого пространства. И рыбы, разумеется, еще и рыбы, размещенные с комфортом, сразу на постоянное место, явно скучающие, рыбы лениво плавают в аквариуме. Можно подумать, что они и есть жильцы лофта. Что именно они оплачивают счета и каждый месяц осуществляют банковский перевод на счет владельца недвижимости.

Хонас извиняется за то, что пахнет краской. Меня коробит, что он все время забывает, что я лишена обоняния.

— Тебе нравится? — самодовольно интересуется он.

— Что именно? — интересуюсь я.

— Как это что? — отвечает он вопросом на вопрос.

— Рыбы? — интересуюсь я.

— Всё, — говорит он. И раньше, чем я успеваю ответить, обнимает меня за плечи. — Да ведь ты насквозь промокла! Сейчас же все снимай, — говорит он.

— А что я надену? — говорю я.

— Тебя согрею я, — говорит он. И раздевает меня, потом прижимается и опрокидывает на кровать, на спину, но, поскольку моя одежда вовсе не обладает водоотталкивающими свойствами, кожа у меня влажная, и я чувствую себя еще одной рыбой, не чем иным, как еще одной рыбой в коллекции Хонаса.

«А что потом?» — пишет Луис Форет.

А потом я лежу и вижу у себя надо лбом аквариум в форме арки и считаю рыбок, пока он усердствует на мне. Такое со мной часто случается, и дело вовсе не в том, что мне не нравится секс, наоборот, секс мне нравится, но иногда я предпочитаю концентрироваться на том, что вижу на стене или потолке. Я с легкой грустью вспоминаю потолок в прежней квартире Хонаса, с влажными пятнами, которые с каждым разом меняли очертания, походя то на профили животных, то на какие-то другие предметы — так бывает, когда смотришь на небо и скопища облаков в нем; или же я вспоминаю потолок моей квартиры, изученный вдоль и поперек, оклеенный полосатыми красно-белыми, будто переодевалка на пляже, обоями, а еще вспоминаю, что в углу обои начали отклеиваться; или же вспоминаю потолок в доме родителей, с флуоресцентными звездами, луной и солнцем, на которые я пялилась в отрочестве, знакомясь с собственным меняющимся телом: Агнес, это твое тело, а это ты, Агнес, очень приятно, мне тоже очень приятно.

Но здесь только рыбы. Я их пересчитываю: сначала бледно-оранжевая рыбка с круглой мембраной над каждым глазом, из-за чего кажется, что она все время жует жвачку; потом другая, темно-оранжевая, с плавниками в форме веера и пылающей гривой вдоль хребта; потом еще две, эти все время плавают парой, желтые такие, с головой как у инопланетян и красным пятном на боку: точь-в-точь китайский иероглиф, еще какая-нибудь пословица, в соответствии с которой придется жить; и еще одна рыба, совсем плоская, будто по ней каток проехал, голубая, губы плотно сжаты, как у актрисы, которая закачала в губы черт знает какое дерьмо с целью сделать их полнее, и вот эта рыба смотрит на меня, значит, и говорит: сейчас я должна быть в постели вместо тебя, а я ей, значит, в ответ: могу с тобой поменяться — скажи когда.

— Тебе нравится? — с довольным видом спрашивает Хонас.

— Что именно? — спрашиваю я.

— Как это что? — спрашивает он. И хохочет. «Рыбы?» — спрашивает Луис Форет.

Полагаю, что он имел в виду сразу всё. Только мне не нравится, мне не нравится всё сразу и по отдельности: рыбы, аквариум, лофт, даже то самое. И нравится в еще меньшей степени после его комментария о том, что переехал он окончательно и бесповоротно, и что теперь, когда на одного сотрудника в редакции стало меньше, им подняли зарплату, и что через два дня ему нужно вернуть ключи от старой квартиры, той самой, с пятнами сырости переменчивой формы. Он тянется к ближайшей к постели коробке и извлекает из нее бутылку шампанского с парой бокалов, после чего предлагает мне выпить за его новую квартиру.

Я лежу, укрывшись простыней, скорее потому что замерзла, чем из-за стеснительности, хотя не могу отрицать: меня несколько смущает, что рыбы видят меня голой. Я вступаю в дискуссию. Дискутировать, накрывшись одной простыней, вообще-то не рекомендуется: как-то несерьезно. Непросто заставить себя слушать, когда на тебе лишь простынка, а чтобы к тебе еще и прислушались при этом — шансов еще меньше. Я говорю, что с удовольствием выпью с ним за все, чего его душа пожелает, однако должна напомнить, если он вдруг забыл, что лично я в данный момент без работы, и лично у меня не то чтобы имелось много поводов для тостов, а также что стоимость этой бутылки шампанского эквивалентна стоимости замороженных полуфабрикатов на целых две недели и что он, например, пока ни словом об этом не обмолвился, а я думала, что цель