Назад в СССР: демон бокса - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

Вряд ли. Он проспал начало твоей атаки и сам виноват. Лучше заруби на носу: или уровень печень-селезёнка, или уже совсем по ногам. У тебя под колено отменный, почему не применил?

— Учту. Папа Ким! Сможете устроить мне место в спортинтернате?

Он отвесил челюсть.

— У тебя же прекрасные жилищные условия. Отдельная комната!

— За стеной которой живёт профессор научного коммунизма.

Само слово «профессор» в сочетании с лженаукой звучит комично. Как «профессор кислых щей». Я вынес сор из избы и рассказал про случившееся в семье.

Ким натурально схватился за голову.

— Ты хоть понимаешь, что натворил? Мало того, что покалечил мальчишку. Вдруг в разгар разбирательств вылезло бы, что ты вообще в Москву поехал незаконно, против воли родителей⁈ Как минимум, меня выгонят на пенсию. Да и так пора. Буду дворовую шпану тренировать. С нунчаками.

Я виновато примолк. А что делать? Пока не достиг шестнадцати и на попечении предков, я — никто и зовут меня никак. И до восемнадцати не слишком много прав. Вот сесть в тюрьму за тяжкие телесные повреждения — запросто.

Тут стоит рассказать о минских нунчаках. Где-то именно в семьдесят четвёртом появились первые, обязанные происхождением чёрно-белым телевизорам «Горизонт-204» производства местного радиозавода, широкоэкранным, с диагональю шестьдесят один сантиметр, и самый известный мне понторез, отец тела, немедленно раздобыл экземпляр, когда только обустроились на Одоевского. Телевизор можно было взгромоздить на тумбочку и укрыть сверху тканой ажурной салфеткой, так делала бабушка, или водрузить на четыре ввинчивающиеся ножки. Они, изготовленные из какого-то твёрдого дерева, продавались царапанными и потому уценёнными в магазинах «Юный техник» наравне с некондиционными платами и другими второсортными узлами от тех же «Горизонтов». Дядя непременно скупал требуху, собирал на дому телевизор, недостающие детали выносил со своего радиозавода. Добивался вполне приличного изображения и звука, не хуже магазинных. Продавал примерно один телек в месяц-два, на водку хватало.

Пацанов же больше привлекали ножки. Скинувшись на двоих, покупали комплект из четырёх. Спиливали резьбовую часть шпильки, оставшаяся внутри дерева железяка утяжеляла будущую нунчаку. Немного укорачивали палку с тонкого конца, сверлили отверстие и соединяли меж собой кто чем горазд. Обычно — синтетической верёвкой, самые ушлые находили короткую цепь со сварными звеньями. И начинали крутить нунчаки до одурения.

Поскольку карате в СССР не было, ровно как и секса, к упражнениям с нунчаками власть относилась, глядя сквозь пальцы. Ну не пойдут же уличные хулиганы с ножками от телевизора штурмовать здание ЦК КПБ, к слову, находившееся прямо напротив Дома офицеров. А между собой — пусть дерутся, меньше будут думать о политике.

Я не делал себе комплект. Во-первых, пока жил дома, старался не нести в комнату ничего криминального, мама тела моментально обнаружила бы и выкинула как ту водопроводную трубу, с которой тренировал толчок вперёд от груди в первом классе. Во-вторых, при любых тухлых разборках подобный предмет, пусть не признанный пока официально холодным оружием, уже доказательство готовности крушить людям головы. Некоторые пацаны в секции Кима носили, и я пробовал становиться с ними в пару, защищаясь голыми руками. Если противник владеет нунчаками хорошо, получает серьёзное преимущество. Если плохо — имеет все шансы шлёпнуть себя между ног и войти в одну команду с Аничкиным.

Не точно представляя, что меня ждёт, я уснул на верхней полке, а по возвращении на Войсковой увидел, что бабушка немедленно метнулась к телефону, накрутила диск и крикнула:

— Приехал!

Хоть для неё не было никаким секретом, где внук и когда вернётся.

Пока уплетал вкусные оладушки на пару с дедом, приплыли родители тела. Не иначе как взяли такси, отцовский белый «Москвич» тихо гнил во дворе, укрытый тающим мартовским снегом. Евгений полыхал Везувием, его половинка шептала со второй линии атаки «тише-тише». Пророкотал:

— Вернулся!

Я пожал плечами и намазал сметаной следующую оладку. Добавил брусничного варенья.

— Вы бы разделись. Присели, — попробовала бабушка.

Но он не слушал. Сдвинул на затылок дорогую шапку из коричневого песцового меха, открыв желающим его видеть, а также нежелающим, потный морщинистый лоб. Пятьдесят ему в следующем, не курит, пьёт мало, а уже почти старик. Я бы пошутил: вот что делает с людьми научный коммунизм, но шутки и подколки про него самому надоели.

Неожиданную струю внёс дедушка Стефан.

— Вот ты, Евгений, кричишь «запрещаю всё!», а внук ездил на всесоюзные соревнования. Государственное дело, понимаешь, по системе милиции-МВД. А узнают там, что ты ставишь палки в колёса, и ну? Как тебе доверить преподавание у студентов, их человек триста в аудитории, если с единственным сыном справиться не хватает тебе… как его… педагогического умения? Тем более, пока профессорство твоё висит в воздухе, — дед чавкнул оладкой и закруглил: — Ты как хочешь, зятёк, а внука я в обиду не дам. Не угомонишься — надену ордена, возьму партбилет и пойду в твой партком. Говорить с товарищами как коммунист с коммунистами.

Он не сказал, что прежде поднимет железнодорожные связи, чтоб его визиту предшествовал звонок из райкома, а то и из обкома КПБ, оно и так понятно. Да и верхом на продуктах дедушка много весит, всем хочется вкусно кушать и не стоять в очередях за дефицитом.

Бабушка недовольно стрельнула глазками. Она-то поддерживала дочку, вынужденную считаться с мужем. Промолчала.

Отец тела крутанулся, посмотрел на жену. Окружён. Интересно, как себя бы повёл среди четырёх шпанёнков с нунчаками? Здесь откатил назад.

Глухо бросил:

— Поехали домой. Хватит уроки пропускать.

— Да не вопрос. Но в присутствии мамы, бабушки и дедушки хочу услышать, что больше не будешь нападать на меня и бить, обзывать, унижать. А главное, вы больше никогда, слышите? Никогда не вмешивайтесь в мои занятия спортом.

Он кивнул нехотя и потопал к двери. Я по-прежнему топтал оладки.

— Почему не идёшь?

— Я не слышал твой ответ. Громко, отчётливо. И мама тоже — что не попытается запрещать спорт.

— Он ещё условия мне ставит, мерзавец! — взвизгнул «везувий».

— Бабушка, можно ещё пару оладушек? Никто никуда не торопится.

В общем, я выколотил из родителей тела нужные мне заверения, не питая иллюзий. Оба не горят желанием соблюдать договорённости и по первому подходящему поводу их нарушат. Но что делать? Бесконечно оставаться на Войсковом — никак. Афера со спортинтернатом далека от гарантии успеха. Вместо абсолютной досрочной победы удовлетворюсь по очкам, понимая, что соперник не повержен и готовит немедленный реванш.

Сложил вещи. В том числе Олдриджа и Дойла, их боялся оставлять на Одоевского как