Хроническое искусство. Влияние болезней на великие картины - Татьяна Кирсанова

остался только в семейных хрониках, но не коллективных. Возможно, поэтому его уроки до сих пор не учтены.

Короткая плодотворная карьера Шиле, который умер в возрасте 28 лет, была яркой. Наверное, это мой самый любимый художник. Когда Эдит была на смертном одре, он запечатлел ее последние часы – но это не траурный портрет. Ее лицо поражает спокойствием, но ее суженные глаза излучают усталость и боль. На следующий день ее не стало. Три дня спустя Эгон тоже умер. Сохранились документальные подтверждения того, что в этот момент он был равнодушен. В письме своей матери он холодно пишет, что Эдит, вероятно, не выживет. Однако его наброски противоречат словам. В этих набросках она такая же нежная и чувственная, без провокации, столь свойственной стилю Шиле. Искусствоведы говорят о достижении эмоциональной стабильности Шиле в жизни с Эдит.

Еще до роковой встречи с гриппом 28-летнего Шиле сложно было назвать везунчиком. Его ранние годы были омрачены сложными отношениями с матерью и потерей отца, провинциального начальника железнодорожного вокзала. Его отец умер из-за третичного сифилиса, когда Эгону было 14 лет. Сифилисом отец болел долго, первые три ребенка в семье были мертворожденными именно по этой причине, а четвертый ребенок умер в возрасте 10 лет от поздних осложнений врожденного сифилиса. Эгон был пятым – и первым мальчиком, который выжил. Однажды он написал своей матери: «Я – твой плод, который после разложения будет жить вечно, что оправдает твою радость от рождения меня». Его психологические особенности, склонность к грандиозности и эпатажу в ранних автопортретах заставили некоторых исследователей задуматься, не был ли он также инфицирован сифилисом.

Шиле жил в ускоренном темпе. Он начал рисовать в детстве и был зачислен в Венскую академию изобразительных искусств в возрасте 16 лет. Кумиром Эгона был Климт – говорят, до конца жизни он находился под его сильным влиянием.

Остался портретный набросок Климта на смертном одре. Климт также умер от испанки в феврале 1918 года. Хотя по меркам современной терминологии правильнее будет сказать, что парализованный после нарушения мозгового кровообращения человек умер «с» испанкой, а не «от».

Пандемия испанки унесла больше жизней за короткое время, чем любая другая болезнь в истории, но поскольку она была переплетена с «Великой войной», ее ужас с человеческой точки зрения, возможно, не был должным образом зафиксирован. Некоторые называют ее «забытой пандемией», но, видимо, пришло время вспоминать.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:

1. Potter P. Pale horse, pale rider done taken my lover away. Emerg Infect Dis. 2013 Apr;19(4):694–695. doi: 10.3201/eid1904.AC1904

2. Coronavirus: What we can learn from the Spanish flu (https://www.dw.com/…/coronavirus-what-we-can-lea…/a-53261596)

Франсиско Гойя, «Паломничество в церковь Сан-Исидро»

Франсиско Гойя, «Паломничество в церковь Сан-Исидро». Музей Прадо, Мадрид

Как известно, искусство представляет собой образное осмысление действительности, процесс или итог выражения мира в художественном произведении. Начиная с планирования и заканчивая воплощением, все это творческий акт. Естественно, на эти этапы могут повлиять не только внутренние переживания или страдания человека, но и то, как он видит или слышит в самом прямом смысле.

Расстройства зрения могут сильно влиять и даже менять стиль художника (Ivanisevic & Ivanisevic 2015). Известный труд о влиянии катаракты на искусство, опубликованный Либрейхом еще в 1873 году, гласит, что с возрастом хрусталик меняет цвет и становится оранжево-янтарным, что приводит к искажению восприятия цвета, в частности синего (Casanovas 1967). В картинах Клода Моне огромное количество оттенков красного, желтого и охры, т. е. эти цвета он лучше всего видел, тогда как оттенки синего глаз перекрашивал в зеленый. Как следствие, диапазон цветов стал почти монохроматическим, и синий исчез (Ravin 1985). Моне сам описал ухудшение своего зрения с 1914 по 1915 год: «Цвета перестали быть одинаково интенсивными для меня… Я почти все вижу в желто-красном цвете, и в целом мои картины стали темнее». В картинах Моне все же есть синий, но это было своего рода жульничество: он выбирал различные градации синего, читая этикетки на тубах краски (Ravin 1985, 1997).

Группа испанских окулистов, Хосе М. Перес-Труллен, Франсиско Х. Аскасо и Мария Х. Аурия, нашла доказательства того, что и Франсиско Гойя (1746–1828) также страдал возрастной катарактой. Катаракта (лат. cataracta от др. – греч. καταρράκτης – «водопад, брызги водопада, решетка») – патологическое состояние, связанное с помутнением хрусталика глаза вследствие денатурации белка, входящего в его состав, и вызывающее различные степени расстройства зрения вплоть до полной его утраты. Катарактой страдает почти каждый шестой человек старше 40 лет.

Существует множество предрасполагающих факторов: от неблагоприятного воздействия окружающей среды до приема некоторых лекарственных средств. Помутнение хрусталика не только приводит к снижению остроты зрения, но и уменьшает контрастную чувствительность, кроме того, с возрастом хрусталик мешает пациенту отличать холодные цвета (Cristal Obal & Ascaso 2014).

Эволюция стиля Гойи в его более поздних работах подтверждает, что у него была катаракта, причем ее признаки находят с 1815 года.

Выцветшие темные фоны, которые по мере прогрессии болезни становятся все более и более размытыми, «смазанные» силуэты – все эти знаки болезни предстают во всей красе в творчестве Гойи начиная с 1827 года. Портрет внука, Мариано Гойи (1827), многими считается «предвестником» импрессионизма: крупные мазки, «неряшливость» прорисовки. Тем не менее мазки Гойи настолько однотонны, что уши практически не отличаются от фона, и весь камзол написан одной краской.

Процесс старения линзы, отображенный в картинах Гойи с однотонным желтым вместо разнообразия оттенков, можно довольно ясно распознать на портретах Марии Мартинес де Пуга (1824), Хосе Дуасо-и-Латре (1824) и Хуана Батисты де Мугиро (1824). Особенно ярко он иллюстрируется изображением золотых пуговиц пальто на портрете Жака Гало (1826). И «апофеозом» катаракты является неоконченный портрет Хосе Пио де Молины (1828), где все дефекты зрения уже невозможно скрыть ни задним фоном, ни мазками.

Но это то, чем страдал Гойя в старости. А что же было до?

Известно, что какие-то «проблемы со зрением» мешали ему следовать академическим нормам, которые требуют точности и аккуратности в линиях, форме и цвете. И его бунт против норм академизма был отчасти обусловлен этим. Эта проблема объясняет и его Informe a la Academia (письмо в Академию), и его новую технику – скетчинг, – и даже его публичное выступление в Бордо, где он заявил: «Я вижу образы: только фигуры, которые „подсвечиваются“ изнутри или не подсвечиваются, фигуры на переднем плане как будто движутся на меня, а сзади – от меня. Мои глаза никогда не были в состоянии различить детали. Я не могу сосчитать пуговицы на пальто у проходящего мимо человека, и моя кисть не может видеть больше меня» (Matheron 1890). Уже в 1787 году в письме к своему другу, богатому арагонскому торговцу Мартину Сапатеру, Гойя пишет: