НедоСказанная Аксиома или Житие не святого, но Духовного - Леонид Духовный

...Итак, я возвращаюсь к прерванному телефонному разговору...

— А где, простите, располагается Республиканский КГБ? — спросил я своего визави-невидимку.

Он подробно объяснил.

— А кто меня пустит во внутрь (Лучше бы я спросил, кто выпустит оттуда)?)

Он ответил, что, только я подойду к зданию, меня сразу подберут(?!).

— Но вы же не знаете меня в лицо?.

И мне будто послышалось, как в мультике: «Знаю, зайчик, знаю!..».

И действительно, не успел я завернуть к фасаду здания, где «Вход для посетителей» (помните, про спецдвери: «Стучать здесь»?), как он, правда, поздоровавшись, повёл меня к служебному лифту. Лифт поднялся к какому-то недлинному коридору. Привычно толкнув дверь в угрюмую приёмную и бросив на ходу вскочившим со своих мест секретаршам: «Ни с кем не соединять!», — он пригласил меня в кабинет, закрыл за собой двойные двери, сел за массивный дубовый стол и отрывисто предложил мне стул напротив. Представился как Константин Константинович. (Я никак не пойму, по какой такой сверхумной конспирации они величали себя детдомовскими именами: все, кто меня, за эти годы «оберегал» рекомендовались, как Георгий Георгиевич, Николай Николаевич, Сергей Сергеевич! В надежде, что клиент их не распознает и примет за простаков?.. А чего мудрить: назвались бы простенько, со вкусом, по-булгаковски — Полиграф Полиграфович)... Пошли разъяснения, какие превентивные, точнее, профилактические меры были приняты персонально ко мне за последнее десятилетие: и беседы проводились, и с работы выгоняли, и в мизерном окладе удерживали, и темы мои закрывали, и клубы ликвидировали, и гласный ежедневный надзор надо мной учинили, и в газетах «пропечатывали», и на старых моих родителей воздействовали. (У меня до сих пор перед глазами заплаканное лицо 69-летней матушки, заслуженного адвоката с 40-летним стажем, вернувшейся домой после срежиссированного собрания партактива юрконсультации инкриминировавшего ей, пенсионерке, раз в месяц практикующей бесплатно, на общественных началах, получение взяток в виде... букетика цветов или коробочки простых конфет. Вы знаете, пишу и содрогаюсь от скорби и гнева: равнодушно, без тени присутствия добропорядочности коллеги-юристы хлёсткой фразеологией, как экзекуцией, разрушили мягкое и праведное, но больное сердце. Вскоре, после инфаркта моей доброй, ласковой, беззаветно преданной и всех защищающей мамы моей не стало. Нелюди «с чистой совестью»!...)

— И ничто на вас, гражданин Духовный (от слова «гражданин» потянуло сыростью подвала) не действует. Вы всё пишите клеветнические песенки! Вот, взгляните, — ваша рука?!

Предположим, где-то плохо:

Не растёт в горах картофель

Или он не хочет, сволочь, быстро созревать?!

Мы по-дружески поможем —

Чем захочем, тем и сможем!

А на клевету, неблагодарность наплевать.

Припев:

А почему? А потому что, что ни делай,

На благо родины пойдёт, как ни крути,

И, несмотря на наше худенькое тело,

Все в мире знают мощь мозолистой руки!..

— Станете отпираться? Это ли не клевета на Страну Советов?! Ну, знаете, нам вашего «Подола» хватило — во, под завязку!..

— Но вы же запрещаете мои песни, хотя сами их и поёте, — отбивался я.

Лишь через семь лет, перед отъездом на ПМЖ, мне удалось «залитовать» «Подол». Причём, всё это сопровождалось судебными процессами, провокационными статьями в газете «Вечерний Киев», тоже с миллионным тиражом. Они уже тогда ушли со сцены, но не из власти и по-прежнему удерживали всё в своих руках, а чужими жадно «мочили» старых и новых неугодных. Уже само название пасквиля в «Вечёрке» не оставляло сомнений, кому он предназначен — «Крадіжка у духовній сфері!». Мне инкриминировали, что я украл… свою же песню. Но под давлением документов и фактов, скрепя сердце, вынуждены были напечатать опровержение, которое на самом деле явилось очередной порцией грязи, но в чуть иной упаковке. Изворачиваться стали прямо с заглавия: «Чи для пресси цей кусок Одесси?!». Без антисемитизма, как водится, не обошлось. Безнадёжно махнув рукой на потуги как-то отбелиться, отбросив камуфляжную толерантность, они открыто и подленько посетовали, мол, мы, конечно, виноваты, но если уж сами евреи (а почему, не чухонцы, не алеуты, не поляки с грузинами?! — Л. Д.) не находят общий язык!.. Так, что же вы хотите от нас, простых «работников пера и топора»)...

Но вернёмся к нашему прокуратору...

— Вы, под видом своих дней рождения, — он встал, — проводите несанкционированные слёты, где поносите советскую власть (Рабинович: «Я? Советскую власть? Да на хрен она мне нужна?!»).

— К вам, — всё распаляясь, кричал прокуратор, — со всей страны слетается всякая нечисть, типа Розенбаума, Лореса, Долиной…

Боярка.Утро после деньрожденной ночи.

М. Корнеева, А. Розенбаум, именинник.

И. Винник, В. Долина, И. Ченцов, А. Лемыш, я.

Макийчуково. Закрытие Слёта.

— Это мои близкие друзья, — возражал я, — к тому же, очень достойные люди. Вот, в частности, Александр Розенбаум…

— Розенбаум?! — он подскочил как ужаленный — Чего он лезет сюда?! Пусть с ним его комитет, там, в Ленинграде, работает! А нам тут и вас хватает! Да, это лично, по-моему, — он повторил и голос его возвысился, —лично по моему указанию была написана и опубликована статья в «Молодой гвардии». И видите, по отзывам, — народ нас поддерживает, да и поймёт, если мы избавим его от вас на долгие годы…

Затем немного помолчал и добавил:

— А, может быть, и навсегда… Всё! Больше разговаривать с вами мы не намерены.

(Бывший гэбист Богомолов, он же бывший генсек теперешней партии «Единая Россия» утверждал, что лучшая форма дискуссии, это — допрос ...??!!!)

— Ясно, надеюсь, я высказался? — заключил мой визави, злобно взглянув на меня.

...После всего пережитого, я уже ничего не боялся, но от гробовых этих слов «противно засосало под ложечкой». О, они были талантливыми, тонкими психоаналитиками! Оглуплять их не надо! «Прокуратор» немедленно учуял перемену в моём настроении и перешёл на дикий угрожающий крик, распаляясь всё более. Удивительно, — чем сильнее он «возбухал», тем менее я волновался, однако мучился простым вопросом: зачем меня вызвали на «спецковёр», когда можно было, как обычно, постращать где-то в кабинете у нас в НИИ?! Его тягучий «орлиный клёкот» размазывался по стенам хищным звуковым интерьером.

Как вдруг, неожиданно громыхнула ключевая, всё проясняющая фраза: «И перестаньте жаловаться, я вам говорю!» Фу-ты, наконец, — значит он, пардон, «ус...трашился»! Ай, да Вайнонен, ай, да голова!

Шеф так неистово орал, что одна из секретарш, заглянула в