Диана Килина - ИГ/РА

– А шрамы, следовательно, должны, – холодно констатировал Игорь, опуская мою ступню на пол.

– У него была своя логика, – я повела здоровым плечом, и почесала другое, которое периодически зудело, – А твоя спина? Кто вырезал на ней твоё имя? – я невольно усмехнулась.

– Тимур. Мы поспорили, и я проиграл, – Игорь посмотрел на мои чёрные ногти и улыбнулся, – Принимай работу.

– Тебе надо переквалифицироваться, Лазарев, – я подняла одну ногу, оттопырив пальцы, – У тебя талант красить ногти.

Он как–то странно фыркнул и поёжился:

– Я делал это в первый, и, пожалуй, единственный раз в жизни. Почему чёрный?

Я пожала плечами:

– Нравится. А какой надо?

– Не знаю, – он поднялся на ноги и протянул мне руку, – Красный?

– Банально.

– Зато сексуально, – окинув меня взглядом с головы до ног, когда я встала, Лазарев подёргал лямку моего топа, – Милая вещица.

– Я не люблю халаты. В пижамке уютнее, – я глупо хихикнула, отводя его руку в сторону.

– В этом, – кивнув на полупрозрачные бежевые кружева, поднял брови Игорь, – Уютнее? Может, тебе проще голой ходить?

Я посмотрела на него, нахмурившись. Он решил продолжить свою мысль:

– Серьёзно, если бы не лифчик, я бы видел твои соски.

– Серьёзно, ты их итак уже видел, – фыркнула в ответ я, – В моих сосках нет ничего особенного.

– Как сказать – не отрывая взгляда от моей груди, протянул Игорь.

– Моё лицо выше, – дёрнув его за колючий подбородок, я подняла его голову.

К тому моменту, как я поняла, что происходит, стало слишком поздно. Он стоял вплотную ко мне, поглаживая моё предплечье. За обменом колкостями я не заметила, как его ладонь, которая помогла мне подняться, переместилась выше, и под ней по моей коже расползалось предательское тепло. Я не заметила, что, опустив глаза на меня, он при этом чуть склонил голову, так, что его губы почти касались моего виска. Я не заметила, что другая его рука, которая минуту назад дёргала тонкую шёлковую бретельку на моей пижаме, сейчас лежала на моём затылке, не давая отстраниться.

– У меня остался всего один вопрос, Оля, – вкрадчиво произнёс Лазарь, продолжая поглаживать мою руку, пробираясь пальцами выше, к плечу, – Ты не можешь, когда к тебе прикасаются, – он наклонился ещё ниже и его дыхание пощекотало мой нос сладковатым запахом, – Но ты позволяешь это делать мне. Почему?

– Я… Я не знаю, – запинаясь ответила я, не отрывая взгляда от голубой радужки с тёмно–серым ободком по краю, – Зачем ты это делаешь?

– Я тоже не знаю, – выдохнул он, прижимаясь к моему рту губами.

Внутри меня что–то расплавилось, превращаясь в густую, горячую, тягучую массу в центре моего живота. Это тепло предательски начало пульсировать там, где я давно ощущала себя пустой и безжизненной. Лазарев прижался ко мне, и пульсация превратилась в болезненный зуд в том месте, куда упирался сквозь ткань джинсов его отчётливо твердеющий член. Чуть ниже пупка, там, где у других женщин скрывался центр всех плотских удовольствий.

Одной рукой он по–прежнему удерживал меня за затылок, зарываясь пальцами в мои волосы и не давая сдвинуться в сторону. Другая рука начала блуждать по моей; потом опустилась мне на талию, прижав к нему ещё ближе. Я вцепилась в его кожу на плечах пальцами. Она была мягкая и нежная, как и его прикосновения.

Вы можете себе представить этот оксюморон? Прикосновения снайпера, наёмника и убийцы могут быть мягкими и нежными.

Его язык раздвинул мои губы и скользнул мне в рот медленным движением, вызывая дрожь во всех моих нервных окончаниях. Большой палец нажал какую–то точку на затылке, и я запрокинула голову, позволяя ему проникнуть ещё глубже. Я приглушённо застонала, когда он провёл кончиком языка по моему нёбу, а потом застонала громче, потому что он толкнул меня бёдрами и, теперь уже, очень–очень твёрдым членом. Его рука, покоящаяся на моей талии, двинулась дальше, под пояс шёлковых брюк; а оттуда прямиком мне в трусики, которые я купила вместе с этой дурацкой пижамой сегодня днём, пока он пил кофе где–то на первом этаже торгового центра.

Он держал меня, не применяя силу, но твёрдо. Головой я понимала, что надо вырваться, хотя это было и невозможно; но у тела были свои планы на этот счёт. Когда его пальцы прикоснулись к моей коже на ягодицах и скользнули между ними, а потом двинулись ниже, я начала издавать звуки, больше похожие на нытьё или скуление.

Лазарев по–прежнему не отрывался от моего рта, вылизывая и трахая его своим языком; прикусывая и посасывая мой язык, а его рука тем временем пробралась туда, куда ей по определению пробираться не стоило. Но он всё–таки нащупал указательным пальцем мой клитор, накрыв всю промежность ладонью, и мягко надавил на него. Я вскрикнула прямо ему в рот и вонзила ногти в его плечи.

Он сжал мои волосы и оттянул голову назад, чтобы видеть моё лицо. Я не знаю, что он прочитал в моих глазах; но на его лице появилась ставшая привычной для меня ухмылка. Его палец исчез с чувствительной точки, и я смогла вдохнуть, но потом сразу же весь воздух со скрипом вышибло из моих лёгких, потому что он медленно ввёл его в меня, проверяя – готова я или нет.

Лавина эмоций отразилась на его лице, когда он понял, что я не истекаю влагой; не пульсирую от его прикосновений; не жду, что он стащит с нас одежду и вставит в меня свой, определённо готовый для этого, член. Изумление, разочарование, обида пролетели по его лицу и приземлились в этих красивых глазах, когда он убрал руки и отпустил меня, поднимая ладони вверх. Ничего не говоря, он вышел из ванной. Внизу я услышала хлопок входной двери и рокот мотора, а после – визг шин по подъездной дорожке.

Когда все звуки стихли, я подошла к зеркалу и посмотрела на своё отражение. Румянец, который проступил на моих щеках, никуда не исчез, как и болезненная пульсация в животе. Стоя в абсолютной тишине, я опустила свои штаны с трусиками, и посмотрела на длинный шрам, который остался внизу моего живота от гистерэктомии.

Контроль. Контроль на первом месте. Когда Ратмир захотел ребёнка, я сбежала и сделала всё, чтобы не допустить такой возможности. Для этого пришлось потратить почти все сбережения, пролежать в больнице два месяца и навсегда лишиться возможности иметь детей. Но удовольствие, которое я получила, увидев его лицо во время вердикта врачей, я не забуду никогда. После моего возвращения он старался изо всех сил, пыхтел надо мной как паровоз; и после трёх лет «неудачных» попыток всё–таки решил провериться. Его эмоции грели мне душу, пока его охрана наказывала меня за то, что я с собой сделала.

Мои губы тронула улыбка, а потом она растянулась до невозможности. Я хихикнула, а затем расхохоталась в голос, до слёз, до хрипоты.

Контроль. Контроль на первом месте. Посмотрев ещё раз на своё тело, я облизала пальцы, прикоснулась к себе, и завершила то, что Лазарев не успел закончить. Странно, что наёмник не знает, что такое – терпение. В моём списке это слово стоит вторым, после контроля.

Лазарь, 2013

Я летел по трассе со скоростью сто двадцать километров в час, с громко орущей музыкой и вихрем мыслей в голове. В салоне машины слабо пахло розами, и от этого запаха мне захотелось заскулить и забиться головой о руль.

Член по–прежнему стоит. Стоит, мать его.

Мне тридцать шесть лет, я вполне привлекательный мужчина, женские трусики летят в мою сторону, стоит только мне подмигнуть. А у меня стоит на ту, которая даже не намокла, когда я к ней прикасался. Я гребаный лузер.

– Предатель, – сказал я своему детородному органу, который в очередной раз дёрнулся при воспоминании о мягком бархатном теле, которое было в моих руках полчаса назад.

Под вопли Rammstein, я доехал до Невского проспекта. Поставив авто на тротуар, я вылез из машины и пошёл к Тимуру, чтобы проветрить голову и влить в себя добрые пол–литра, без которых мне явно не обойтись.

– Какие люди, – протянул Тим, увидев меня на пороге, – Тебя из дома выгнали? – он кивнул на мой обнажённый торс и усмехнулся.

– Заткнись, – буркнул я, толкнув его плечом, – Водка есть?

– А как же. Водка есть, вискарь есть, даже коньяк есть, – Тимур широко улыбнулся, и по–хозяйски махнул рукой в гостиную, – На свежем воздухе сядем или как?

– Или как, – я поморщился, – Не охота через окно лезть.

– Какие мы нежные, – промяукал Тим, доставая хрустальный графин и стопки.

Я плюхнулся на старенький просевший диван, и вытянул ноги на антикварный дубовый столик. Боль в паху постепенно притупилась, но не прошла окончательно; и я поморщился, скрещивая ноги.

– Агеев, у тебя когда–нибудь бывало так, что баба тебя не хочет? – выпалил я, когда он протянул мне стопку, наполненную до краёв.

– А как же. Ты мою рожу видел? – Тим хмыкнул и приложился к хрусталю, выпив содержимое до дна, – Закуска?

– Тащи, – хрипло сказал я, повторив его манипуляции.

Горло обожгло, а потом по телу стало расползаться томящее тепло. Мышцы медленно начали расслабляться, и я откинулся на спинку дивана, прикрыв глаза рукой.