Високосный год - Манук Яхшибекович Мнацаканян

У входа в клуб внимание Багдасара привлекло объявление, написанное большими буквами: «Выступление хора ветеранов. В программе: русские народные песни».

— Председатель Совета ветеранов, — сказал вслух Багдасар. — Почему я не запоминаю их фамилий?..

Где-то, видимо, шла репетиция хора: песня, которая была слышна в вестибюле, то неожиданно затихала, то вновь набирала силу.

— Где может быть председатель Совета ветеранов? — спросил Багдасар у дородной женщины, моющей пол в вестибюле клуба.

Женщина выпрямилась, опустила швабру с тряпкой в ведро, над которым поднимался пар.

— Федора Кирилловича вам?..

— Да, — обрадовался Багдасар, — где его найти?..

— Слышите, вон поют? — женщина кивнула в сторону двери, выходящей в вестибюль, и, доставая тряпку из ведра, шмякнула ее на мраморный пол. От нее поднялся пар.

Багдасар подошел, нерешительно приоткрыл дверь, просунул в щель голову. Перед хором стоял дирижер. Пожилые женщины и мужчины, человек шестьдесят, выстроившись на сцене, пели. Он попытался отыскать среди поющих Федора Кирилловича, не нашел и, смутившись, закрыл дверь.

— Что поделаешь, подожду, — вздохнул Багдасар, — только бы он мне помог.

Багдасар медленно, бесцельно покружил по вестибюлю, затем подошел к женщине, моющей пол:

— Скоро они кончат?..

Женщина разогнулась, внимательно посмотрела на Багдасара, словно видела его впервые, рукавом вытерла со лба пот.

— «Вечерний звон» пели?

— Не знаю..

— Как споют, значит, кончили, — сказала женщина и, опять нагнувшись, стала водить шваброй по полу.

На улице светило солнце, лучи его сквозь стеклянные стены проникали в здание, и то ли солнце было тому причиной, то ли песня, доносившаяся сюда, или просто у Багдасара было хорошее настроение, он расстегнул пуговицы на пальто и, размахивая рукой, мысленно обратился к сыну Федора Кирилловича:

— Ежели твой отец в таком возрасте поет, ты должен радоваться, дурень. Что лучше этого?.. А детей своих сам воспитай так, чтобы учились. По-твоему, те дети, у кого нет дедушек, должны быть неучами?..

— Что это ты сам с собой разговариваешь? — спросила у него уборщица.

Багдасар улыбнулся ей.

— Ты что, хочешь в хор поступить?..

— Нет, что ты!

— Кто тебя знает. Наша Прасковья Борисовна приходила поступать, сказали: слуха у тебя нет. А на что поющему слух, ведь он нужен тому, кто подслушивает. Разве не так?..

— Да так, — тут же согласился Багдасар.

— А как же, — воодушевилась уборщица. — А она хорошо пела. Сколько тут песен пропела, все были хорошие, слова прямо за душу брали. Я ей сказала: возьмут, Прасковья Борисовна, но тот, что руками размахивает, не взял.

— Нехорошо он сделал.

— Тут загвоздка такая, — понизила голос уборщица. — Она-то все песни на один лад пела, а не как эти — на разные мотивы. Да и головой, как лошадь, не мотала. А сейчас, известное дело, прямота не проходит…

Уборщица, видимо, хотела еще что-то сказать, но, заметив выходящих в вестибюль участников хора, остановилась на полуслове:

— А вон и твой Федор Кириллович.

— Сейчас займемся, — отделяясь от группы, подошел к Багдасару Федор Кириллович. — Ты давно ждешь?..

— Нет.

— Сейчас займемся, — повторил он, взял Багдасара под руку и, вместо того чтобы направиться к выходу из клуба, повел его по длинным путаным коридорам, затем ключом открыл какую-то дверь. — Заходи. — Он усадил Багдасара за старый стол, покрытый зеленым сукном, сам сел по другую сторону стола. — Это мой кабинет, — не без гордости сказал Федор Кириллович. — А как ты думал?..

Багдасар огляделся: на стенах висели почетные грамоты разных цветов и форматов и памятный вымпел.

— Это дела моих пенсионеров, — проследив за взглядом Багдасара, усмехнулся Федор Кириллович. — Эта грамота за первое место по соревнованиям в городки, Вот та, — он надел очки, чуть привстал с места и посмотрел внимательнее, — да, эта — за шахматные состязания, красная — от горсовета, за борьбу с шумом. Словом…

— Серьезные дела делаете…

— А у вас не делают?..

— Не знаю.

— Хе, — многозначительно хмыкнул Федор Кириллович, — если бы делали, знал бы. А как же. А сейчас мы взяли шефство над качеством.

— Сложное это дело.

— Мы не жалуемся. Пусть только они не жалуются. Багдасар посмотрел на часы.

— Сейчас, сейчас все уладим, — сказал Федор Кириллович. — Ведь вчера я ничего не спросил об Армении. Как у вас там сейчас?

— Да как сказать! — удивился Багдасар. — Приезжай, гостем моим будешь…

— Спасибо. Я почти ничего не помню. — Федор Кириллович прищурил глаза. — Были дома, облепленные навозом, была глиняная крепость да еще та красивая гора.

— Угу… Гора Арарат.

— Должно быть, название не помню. Значит, произошел интересный случай: я дал котелок одному парню, чтобы он сходил за водой. А этот парень ушел и не вернулся. Остался я без котелка. Все ели, а я ждал, пока кто-нибудь кончит, чтобы и самому поесть из освободившегося котелка. Ну и смеялись надо мной, посмешищем сделали…

Зазвонил телефон, прервав воспоминания Федора Кирилловича.

— Баканин слушает. Да, да. — Затем Багдасар увидел, как постепенно лицо у него напряглось, стало строгим. — Опять начинается? — повысил он голос. — Никуда не ходи, я сейчас приду, — сказал и повернулся к Багдасару: — Пошли.

Багдасар и Федор Кириллович быстро шли по заводу. От холода Багдасар съежился, втянул шею в воротник, и было непонятно, слушает он Федора Кирилловича или нет.

— Всех коммунистов, значит, собрали в райком и сказали: есть постановление — часть эвакуированных предприятий не перевозить обратно. На их базе на местах должны выстроить заводы. Ты слышишь? — посмотрев на Багдасара, потряс рукой Федор Кириллович. Багдасар кивнул головой. — И восьмого июня сорок пятого года Федор Кириллович Баканин и еще двадцать восемь коммунистов под аплодисменты и духовой оркестр сделали первый удар киркой на этом плато.

Нет, Багдасар его больше не слушал. «Странный человек, — думал он, — для чего мне знать, кто сделал первый удар. Если можешь чем-нибудь помочь, так помоги. Таскаешь