Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов

Затем началась торжественная часть.

Питерский СП устроен сложно. Есть чопорное Санкт-петербургское отделение, в котором я состою. И есть Санкт-петербургское отделение писателей России - не столь разборчивое, судя по слухам.

И вот они, дотянув до 70, решили устроить камасутру и слиться в единую ассоциацию с центром и залом на Моховой улице. Я думаю, что далее сей спрут протянет щупальца к издательствам и начнет шшупать их цензурированно.

В президиуме сидела губернатор Матвиенко.

Я был далеко.

Сначала было скучно, но вскоре дело пошло на лад.

Председателям двух враждебных Союзов, двум пожилым мужикам, вручили символический букет: один на двоих, объединяющий. Мужчины, естественно, стали совать этот букет губернаторше, а та вообще не знала, куда его деть. И он как-то мигом увял. А она прочитала нам приветственное письмо от Сергея Михалкова, где говорилось, что наши с ним сердца бьются в унисон. Мне это не понравилось. Я не хочу, чтобы мое сердце билось в унисон с сердцем Сергея Михалкова. Он старенький; там аритмия может быть, экстрасистолия, вообще остановка - ну его на хер, такое синхронное плавание.

Потом один писатель, который в президиуме "присел со всей культурностью сбоку", получил себе слово и заявил, что значительная часть присутствующих (дословно) еще не слезла с дерева, тогда как он написал божественную вещь, выше которой ничего быть не может.

В зале поднялись вой, хохот; все заулюлюкали и засвистели. Многие вскочили с мест и стали орать на писателя.

Матвиенко сказала:

- Мне было очень приятно окунуться в вашу атмосферу!

Привычка - вторая натура.

Все ожидали богатейшего фуршета, но между торжественной частью и фуршетом затесались, вклинились-таки стихи, то есть их чтение, и я ушел, не попав на фуршет, ибо дела гнали и гнали меня дальше, и дальше, и дальше.

В минуты радости и естественной задумчивости

Почти ежедневно, в метро, я торможу перед одной и той же рекламой пит-продукта. Вот что там:

- Бумажный поднос, на котором - пять здоровенных оковалков разных колбас, плюс парочка колосьев с зернами;

- Посудинка поменьше, тоже одноразовая, там этой колбасы 2-3 кружка, но зато есть веточки красной смородины.

- Слева - два пузатых бокала: явно с коньяком. И - коробочка, белая, перехваченная зеленой лентой.

Все это озаглавлено: "В минуты радости".

Что же в коробочке?

Вопрос меня мучает. Заснуть - засыпаю, но просыпаюсь уже в размышлении.

Гуру

Дочкина подружка-третьеклассница из прежней школы рассказала, как у них выгнали учителя английского языка.

Он прозанимался с ними целую четверть.

Все, что он требовал - рисовать: домик, яблочко и слоника.

Этим всякие англицизмы исчерпывались.

На каждом уроке.

Очередность домика, яблочка и слоника - произвольная.

Неожиданный мемуар детского возраста

Когда я был мал и проявлял интерес к Пифу, меня повели созерцать его в Большой театр кукол. Там Пиф ехал на велосипеде и пел:

На сытенькое пузечко

Совсем другая музичка,

Совсем другая песенка,

Совсем другая жизнь...

Он поел.

После спектакля маменька спросила у бабушки, чьи бы это могли быть стихи.

- Некрасова, конечно, - ответила бабушка.

С ней стали спорить. А она работала в сберкассе. Пошла туда, попила с подругами чаю, прочитала стих и торжествующе доложила:

- Все в один голос сказали - Некрасова!...

Чуть позднее, когда там же был прочитан уже мой стих, сочиненный на уровне развития Пифа, сберкасса в один голос воскликнула:

- Есенин!...

По одежке выпучивай глазки - свиные, отбивные, заспанные

Вы обращали внимание на то, что по утрам вещи, сброшенные накануне перед сном, вас ненавидят? Это носильные, то есть - насильные - вещи, как умеют, мстят вам.

Носки прячутся.

Рубахи выворачиваются наизнанку. Майки занимаются тем же позорным делом.

Тапки разбегаются, норовят ускользнуть под кровать. И они, и носки - ветераны дырчатого движения пальцев; старенькие уже, но проворнее, допустим, костыля.

Ну, а уж если вы чем-то таким занимались, вам не свойственным, да еще в загуле, то от вас могут уйти трусы. Навсегда. В этих случаях за ночь, случается, улепетывает и внутреннее содержимое. Тогда все вещи зачастую выстраиваются на торжественный и в то же время укоризненный парад.

Конечно, если зажечь свет, все это бездарное пакостничество, не терпящее правды жизни, прекращается. Но так не хочется босиком, к выключателю...

Графула

Раз гимназия, да еще и Русский музей - подымай планку.

На сей раз третий класс, где дочка, ставил Красную Шапочку. Декорации изготовил профессиональный декоратор, спектакль поставил профессиональный режиссер, вполне заслуженные подарки дарили профессиональные родители, и только моя жена, непрофессиональная в роли шляпного дела, кройки и шитья, две ночи шила восемь полосатых жилеток и шапочку. Впрочем, шапочку сделали все. Там все парижанки были в красных шапках (см. Э. Фромм, "Сочинения"). А вот жилетки вытянула Ирина, как рязановский персонаж из страшного фильма, из шапки, последним, потому что не была на собрании. Может быть, это и развивает у взрослых мелкую моторику, но потом очень страдает бессонная крупная.

По мнению режиссера, все юные парижане, когда не защищают Коммуну и не пишут на стенах гадости, носят полосатые жилеты и красные капоры.

Ну, пускай. Я не буду издеваться над постановкой, она и вправду вышла довольно приличной. Немного, правда, настораживал Волк. В прошлом году, во втором классе, на таком же спектакле он играл какого-то графа. Так что вполне заслуживает имени Графулы, из-за чего в него сразу влюбилась половина всех присутствующих, если не все, кроме меня, потому что я уже укушенный.

Волк, полагая, будто грассирует, по-ленински картавил, а в лесу опять-таки представлялся графом Доберманом. Стихи, вложенные ему в уста режиссером, показались мне несколько подозрительными. Графула, напоминая Гумберта Гумберта, ходит и строит планы:

Поболтать с ней немножко,

Ягодой угостить,

И знакомой дорожкой

Далеко заманить.

Вообще, поведение Волка было не пищевым: приглашал кого-то за мельницу и обещал свезти в Париж. А пирожки, объяснил Волк бабушке, он "испек с мамой".

Далее наступает черед Бабушки, для которой я уже сочинял слова сам, прямо на спектакле: "Кто это там так громко стучит? Двери ломает? Fucking shit!..."

Волк съел бабушку, накрыв ее алым кумачом, тем превратив ее в бурдюк бургундского красного. Когда же явилась Шапочка, он повел такую речь:

- ЩеколдА там! Ты дерни ее... Я