Развод. Моя новая жизнь - Елена Безрукова

с почти посторонним мужчиной, к которому у меня нет чувств. Или любовь — или ничего. А на меньшее я не согласна.

Значит, вариант “клин клином вышибают” и “око за око, зуб за зуб” в нашем случае не прокатит….

А как тогда возместить можно?

Дать мне денег, чтобы я купила шубу из песца, и успокоилась?

Не ношу я шкуры убитых животинок. Согреться зимой можно и без живодёрства.

И никакие суммы денег не окупят моих страданий и не окупят самое важное: я поняла, что меня не уважает мой мужчина, раз позволяет себе заводить интрижки на стороне.

И плевать мне, что он не собирался рушить семью. Они все так говорят. И говорят не потому что любят жену, а потому что к дому и месту они привязываются сильнее, чем к женщине.

Это он переживает о своей кроватке и подушечке, о носочках и трусиках в привычном комоде в привычном для него углу. И о своём диване, на котором вечерами новости смотрел. О своей жизни и привычках он переживает, а никак не о сохранении семьи. И уходить не планировал по той же самой причине: ему всё это было удобно.

Степана всё устраивало: тут у него — покой и отдых, чистые трусики, его кроватка, его подушечка, его кружечка любимая на столе кухни. А там — молодая, резвая, на всё готовая любимка с упругой попкой.

В этом доме он — муж, отец, хозяин. А там — герой-любовник, наслаждающий свои похоти. И всё было так прекрасно, пока не пришла злая Люба, его рогатая жена, и всё безбожно не сломала! Вот ведь оказия-то вышла…

Нет-нет, такие с позволения сказать “отношения” — простите меня, бога ради, отношения — сохранять смысла никакого нет.

Ни к чему это не приведет. Никаких компромиссов мы не сможем найти, чтобы Степан мог компенсировать и как-то исправить всё то, что натворил.

Я не смогу его простить. Даже если оставлю в доме, не подам на развод, буду тайно ненавидеть собственного мужа. Буду — точно знаю. Не смогу я забыть ему этого поступка.

Это как чашка с трещиной. Можно взять самый дорогой и лучший в мире клей и попытаться склеить битую чашку. Потому что она такая любимая, жалко с ней расставаться. Хочется сохранить.

Чашка, может быть, и будет держаться в проклеенных местах. И даже не давать течь.

Много лет — не давать.

Но ты-то всегда будешь бояться, что однажды чашка не выдержит и снова течь даст.

И жить так много лет, постоянно опасаясь того, что Степан повторит своё предательство, я не была готова.

Я знала, что склеив нашу чашку, буду потом всю свою жизнь переживать, что та снова даст течь в проклеенной трещине…

А если простить не смогу, то и перешагнуть эту ситуацию не смогу тоже.

Не приму, не перелистну страницу прошлого, не сдам эту историю в утиль.

А если не перешагну, то и жизни нормальной у нас все равно уже не получится.

Я буду подозревать его, ревновать к каждому столбу, постоянно проверять не выросли ли у меня снова развесистые рога сохатого, которые мы с таким трудом спилили, сделав вид, что там ничего никогда и не было.

Тогда отношения обречены. Я это ясно понимала.

А значит, останавливать его не стоит ни в коем случае.

Торговаться с собой, идти на поводу слабости, жертвовать своими принципами — этого не стоит делать.

Я все равно буду работать там, где работала. Устроиться на работу, где я могла бы раньше уходить домой и больше времени уделять семье, я тоже вряд ли смогу — на такие места много желающих.

По сути, у нас все равно ничего не поменяется в наших жизнях.

Скандалы о том же самом просто продолжатся.

Стёпа начнёт находить себе других любовниц, и мы будем ходить по кругу, если я сейчас не выстою перед самой собой.

— Ну, я пошёл, — услышала я голос мужа словно издалека и сфокусировала взгляд на нём.

Пока он собирался я так глубоко задумалась, что не заметила того, что он уже застегнул чемодан и выпрямился, готовый уйти.

11.

— Да…. Иди, — ответила я не своим голосом, всё еще борясь с подступающей истерикой и желанием остановить его, хоть сама и выгнала. И выгнала — за дело. А все равно такая боль грудь раздирала, что дышать было невозможно, только и получалось, что делать рваные вдохи.

— Ты детям пока ничего не говори, — обратился он ко мне. — Нам самим нужно подумать обо всём. Еще раз всё обсудить, когда ты остынешь. И принять решение.

— Я приняла уже решение, — отозвалась я и сама услышала, как глухо звучит мой голос. Я будто сегодня погасла и погибла внутри самой себя. Осталась лишь какая-то серая тень меня самой и невероятная боль и жжение в грудине. — Я подам на развод.

— Ты сейчас на эмоциях говоришь. Не пори горячку, Люба. Подумай обо всём и пока не распространяйся ни о чём. Мне не нужны скандалы на посту.

Стёпа так и не поверил, похоже, что это конец нашей горе-лавстори*.

Значит, мне придётся еще не раз отстаивать саму себя, пока душа захлёбывается в рыданиях, а сердце — обливается собственной кровью.

Ему придётся поверить и принять это решение. Если я раз за разом буду настаивать на своём. И подам официально на развод.

— Я ничего никому не собираюсь рассказывать, — сказала я.

— Ладно. Хоть так.… Не топи меня, Люба, — просил меня Степан. Я ощущала, что сейчас он был наиболее искренен. — Ты не можешь так поступить со мной — просто бросить под поезд мою репутацию. Ты знаешь, как скандалы и разводы на неё влияют.

— А ты о чём думал, когда любовницу себе завёл? Разве не понимал, что всё может закончится разводом и крахом твоей репутации? Не вешай это на меня, Самойлов, — хмыкнула я. И откуда только силы брались так держаться перед ним… Наверное, злость меня поддерживала, адреналин всегда оказывает такой эффект. А сейчас в мою кровь выбрасывалось просто невероятное количество адреналина — я была пипец как зла! — Ты сам будешь повинен в том, что выйдёт из-за твоей мерзкой измены. На свой хрен и ругайся. Ты его слушал ведь? Так с него теперь и спрос.

— Ну и стерва же ты, Люба.… — с укоризной