Артистка - Владимир Моисеевич Гурвич

этому с пониманием. А потом все случится само собой, вы поймете, какого ужаса избежали.

— А если не случится? Ведь так тоже бывает?

— Бывает, — подтвердил Миркин. — Будем надеяться, дорогая Марта, что у вас все будет хорошо.

38

Разговор с Миркиным вопреки моим надеждам не только не внес ясность в мой растревоженный, чем-то похожий на улей ум, скорее, наоборот, увеличил в нем сумятицу — уж больно грандиозную картину раскрыл Яков Миронович передо мной. К такому я была явно не готова.

Давайте разберемся, кто я такая? Обычная девчонка из среднего провинциального города. Еще в школе меня безудержно потянуло к театру, посещать его стало надолго самым любимым моим занятием. Иногда мне даже казалось, что ничего другого мне и не надо.

Никому я так не завидовала, как артисткам. В нашем театре я всех их знала поименно. Больше всего нравилось, когда после спектакля они выходили из-за кулис под аплодисменты на поклоны. Как же хотелось оказаться вместе с ними; за одно такое мгновение на сцене я готова была отдать все, что угодно. Если не жизнь, то десять ее лет берут, если пожелают.

Разумеется, в городском дворце молодежи я отыскала театральный кружок. Но попасть в него оказалось не просто, желающих было больше, чем вакантных мест. Нужно было пройти творческий конкурс. И о чудо, я его прошла! Моему счастью не было предела.

Надо сказать, что мне повезло в том, что в театральной студии «Романтика», как она называлась, были хорошие учителя. Они сразу стали отмечать меня, учить азам профессии, давать хорошие роли. Я стала чем-то вроде примой коллектива. Не всем это нравилось; именно тогда я познала первые проявления к себе зависти. Это было и неожиданно и неприятно; ведь ни о чем таком до сих пор я по детской наивности не предполагала. Но это не сильно на меня повлияло, я окончательно решила, что буду только либо актрисой, либо никем. Другой профессии мне не нужно.

Родители мой выбор восприняли не слишком благожелательно. Отец и мать были далеки от искусства, и считали профессию актрисы какой-то ненадежной и сомнительной. Они всячески отговаривали меня от нее, но я была непоколебима, как скала. В конце концов, оба смирились.

В театральный институт я поступила с первого раза, что было почти сродни чуду. Училась хорошо, меня считали не блестящей, но вполне способной ученицей; априори считалось, что на курсе были более талантливые. Но я была настолько счастливой от того, что обучаюсь здесь, что меня это почти не задевало.

Сделаю небольшое отступление, а затем продолжу. Вообще, по натуре я совсем не тщеславна и завистлива, что для людей моей профессии не слишком характерно. Не то, что я не стремлюсь к успеху, к тому, чтобы занять первые места на Олимпе. Еще как стремлюсь, но при этом делаю это немного странно. Я чувствую, что это не заполняет по-настоящему меня, это что-то важное, но не главное. У меня рано возникло ощущение, что есть более принципиальные вещи. Если бы меня попросили объяснить, что я имею в виду, то, скорее всего, я бы не сумела вразумительно это сделать.

Особенно раньше. Это сейчас после общения с Яковом Мироновичем, я стала чего-то постигать. Или, как говорит Миркин, на меня стало снисходить прозрение.

Что я имею в виду? Искусство для меня важнее того, что его окружает. Внутри меня действует некий механизм, который отвергает все слабое, лживое, не настоящее в нем. Вот почему мне бывает трудно смириться, например, с плохой драматургией или с невнятной режиссурой. И вообще, с любой халтурой, которой в нашем ремесле безмерное количество. Конечно, я старалась примириться с тем, что реально меня окружало, но до конца это сделать не удавалось. И это чувство постоянно нарастало, не позволяло жить спокойно.

Но продолжим дальше мой рассказ или точнее, попытку объяснить себе и другим, кем же я являюсь на самом деле. Я отнюдь не интеллектуалка; например, за всю жизнь, а живу я уже не так уж и мало, не прочла ни одной книги по философии. В основном читаю всякую беллетристику, при этом прекрасно понимаю, что эта литература не делает мою особу умней и образованней. Правда, меня всегда тянуло к людям более умным и эрудированным, нежели я. Не случайно же я так сильно и практически с первого раза привязалась к Миркину. Я сразу же ощутила в нем совсем иную ипостась, чем той, что наделена от природы я, да и все те люди, что меня окружали.

Но, начав интенсивно общаться с Миркиным, я не предполагала, во что это может выльеться. Я не думала, что это общение обрушит на меня нечто такое, что мне трудно переварить. А именно иное понимание жизни и искусства, потребность раскрыть себя совсем с другой стороны. Я была уверена, что актриса — это тот человек, как сказал Миркин, которая выходит на сцену и достоверно играет тот образ, который задумывался драматургом и воплощен режиссером. А получается, что все далеко не так; это самый низший уровень мастерства. Или что-то вообще иное.

В чем же в таком случае мое призвание? Стать для зрителя той личностью, за которой он готов последовать в светлую даль, которая изменит его взгляд и представления на себя и окружающий его мир? По крайней мере, так я понимаю то, что старается внушить мне мой новый учитель.

Что-то я слишком много говорю о высоком — ведь обычно я не мыслю в таких категориях. А главное был бы от этого хоть какой-то толк. Так ведь нет, я по-прежнему на распутье, по-прежнему не понимаю, что же мне делать. В голове плотный туман, именно такой, когда не видно ни зги.

Самое странное в этой ситуации то, что Миркин все время толкает меня к Ренату, будто он единственный человек на земле. А я не хочу к нему идти. Недавно меня посетила одна мысль, точнее, один расклад: Ренат старше моей дочери на десять лет, и я старше его на тот же десяток годков. Получается, что в принципе Ренат вполне мог бы жениться на Анжеле, а я — выйти за него замуж. Этот возрастной пасьянс меня ужаснул, мне показалось, что в нем кроется нечто извращенное. Что я скажу дочери, если однажды приведу его в дом?

От всех этих мыслей у меня разболелась голова. Скорей бы это все кончилось любым способом. Я устала от неопределенности, она сжигает мои силы, как огонь