Человек государев 2 - Александр Горбов

— Главное — результат, — поспешил я увести разговор от опасной темы. — Не успел вам сказать: я нашёл нужные документы. Пока ещё не все, но, по крайней мере, вижу направление, в котором надо двигаться. Так что от всей души благодарю вас за помощь. Извините, что заставил поволноваться.

— О, совершенно не за что! Я бы и снова…

Ангелина смущенно замолчала. Мне показалось, что физически чувствую исходящее от неё волнение. Хотя, возможно, так и было — сидели мы всё же очень тесно.

«Н-да. Папки, конечно, мешают», — посетовал Захребетник.

Я не сразу понял, о чём он говорит. Сообразив, возмутился:

«Прекрати! Я ничего такого…»

«Ну и зря». Захребетник заржал.

Выждав для верности ещё четверть часа, мы выбрались из хранилища. Ангелина принялась расставлять по местам папки, а я переносил в блокнот записи из тетради Розалии Сигизмундовны. В следующий раз приду сюда совершенно легально и во всеоружии. То-то старая карга зубами заскрежещет!

Покидая Коллегию через чёрный ход, я подумал, что уборщице завтра куплю плитку шоколада. Не знаю уж, вольно или невольно, но эта дама нас с Ангелиной здорово выручила.

Глава 21

Блюстительница морали

После ночных приключений в архиве утром я с трудом продрал глаза. Поплескал в лицо холодной водой из умывальника, посмотрел на невыспавшееся лицо в зеркале и отправился на первый этаж завтракать. Едва я вошёл в столовую, как из-за дальнего стола мне принялся махать рукой Зубов.

— Мишаня! Я тебе место занял, — он хлопнул рукой по соседнему стулу. — Садись.

Я плюхнулся за стол и кивнул служанке, разносившей кофе.

— Ты чего такой смурной? Не выспался, что ли?

Зубов был свеж и бодр до противности, а перед ним стояла тарелка с овсяной кашей.

— Вроде того, — я кивнул. — На работе допоздна задержался. А ты чего так рано? Да ещё и овсянку наворачиваешь, чай пьёшь. Друг Григорий, ты не заболел часом? Или смирился с тем, что здесь не подают на завтрак шампанское?

Поручик тяжко вздохнул и демонстративно закатил глаза.

— Надо так, Миша. Не по собственному желанию, как говорится, а исключительно по необходимости и под давлением непреодолимых жизненных обстоятельств.

— Ты всё-таки собрался жениться на той барышне с ангельским голосом?

— Нет, — Зубов махнул рукой. — Никаких больше провинциальных барышень и их строгих отцов. Тем более выяснилось, что к тому голосу прилагается характер редкой склочности.

— А что же тогда?

— Только никому, хорошо? — Зубов наклонился ко мне и шепнул на ухо: — Мне пообещали устроить перевод в столицу. Угу, честное слово. Дело, можно сказать, уже решённое.

— И ты решил подготовиться к столичным кутежам и заранее поправить здоровье?

Зубов громко заржал на всю столовую, так что в нашу сторону стали оглядываться и бросать осуждающие взгляды.

— Хорошая шутка, Мишань! — Он отсмеялся и снова перешёл на шёпот: — Чтобы перевод в столицу состоялся, мне сейчас надо вести себя самым примерным образом. Никаких катаний ночью по городу с оркестром, дуэлей не устраивать, в карты не проигрывать и кабаков не громить, в голом виде лошадей в реке не купать, цыган с медведем в казармы не заказывать, весёлых мамзелей в кабинет полковника не приводить.

— А ты что, приводил их?

Рыжий поручик неопределённо махнул рукой и вздохнул.

— И ведь полковник-то и не против был. Но сейчас — строго-настрого такое запрещено. Если дядя узнает о моих художествах, то вместо столицы поеду я куда-нибудь на Кавказ или в Сибирь тамошним лошадям хвосты крутить.

— Твой дядя?

— Мой, а чей же ещё. Он у меня генерал, знаешь ли, герой прошлой войны. Раньше сам был не дурак повеселиться, а как женился да возраст перестал позволять, так стал строго следить за дисциплиной. Так что придётся отказать себе в удовольствиях и каждый день являться в полк.

— Сочувствую, — хмыкнул я, стараясь не засмеяться.

— Спасибо, Мишаня. Ничего, буду стойко переносить тяготы службы, как и положено настоящему гусару.

С видом мученика он отхлебнул компот из стакана, взял ложку и принялся за кашу. Ну и я тоже стал завтракать, не отвлекаясь на болтовню. Вот только долго тишина за нашим столиком не продержалась. Не прошло и пяти минут, как к нам на свободный стул приземлился Дюдюкин.

Муж хозяйки доходного дома, несмотря на раннее время, был уже навеселе. Улыбался, довольно щурился, но одновременно опасливо косился по сторонам, чтобы не попасться на глаза жене. Он даже сел так, чтобы от входа в столовую его прикрывала широкая спина Зубова.

— Всё-таки, — начал он без предисловий, — чудеснейший вы человек, Михаил Дмитриевич.

— Эээ… С чего это вдруг, Викентий Викентьевич?

— Ну так как же⁈ — Дюдюкин всплеснул руками. — Жилец вы наиприличнейший. Слова грубого никому не скажете, песен ночами не поёте и безобразий не устраиваете. Вежливый всегда, обходительный. И выпить с другими интеллигентными людьми не отказываетесь, в отличие от некоторых.

Он мотнул головой в сторону других жильцов.

— Вот потому и говорю — замечательный вы человек, Михаил Дмитриевич. Примите моё искреннее восхищение.

— А меня вы в замечательные люди не записываете? — спросил Зубов, пряча ухмылку.

— И вы, мой дорогой, тоже приятственный во всех отношениях человек. Но сегодня у меня прям душа требует сказать это Михаилу Дмитриевичу. Ведь как жаль будет, если он вдруг съедет от нас.

— Да я вроде не собирался переезжать. Мне здесь всё нравится и заплачено у меня за два месяца вперёд.

— Так и чудесно! Просто чудесно. Кстати, Агриппина Аркадьевна просила вас зайти к ней незамедлительно после завтрака.

Не прощаясь, он встал из-за стола и быстро засеменил в сторону кухни, то и дело оглядываясь и на ходу здороваясь с другими жильцами.

— Это что сейчас было? — спросил я Зубова.

— Не обращай внимания, — пожал он плечами. — Скучно ему, вот и не знает, чем заняться. Он раз в неделю мне точно так же говорит, всё сокрушается, что я съехать могу.

Завтрак мы заканчивали молча. Воодушевление Зубова закончилось на третьей ложке овсянки, и он с кислым лицом ковырял кашу, больше размазывая её по тарелке.

— Ну-с, — я вытер губы и отложил салфетку. — Пора бежать дальше.

— На службу?

— Угу. Только к Дюдюкиной сначала зайду, узнаю, что хотела.

— Я