Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов

нам метнулся нахмуренный проводник: "А что это вы тут делаете?"

"Прощаемся", - озадаченно пожал плечами Максим Юрьевич.

Мы попрощались и больше не виделись.

Сегодня я, памятуя о тех днях, при виде его бородатого и сытого лика на телеэкране, смотрю не со злобой, но с укоризной. Как же так. Нехорошо ведь.

Университет миллионов

Была такая передача.

Зато сейчас во дворе - картина, достойная Горького.

Грибовидный бомж, живущий картонной макулатурой, бросил вязанки, пал на колено, упершись им прямо в землю, сырую от собачьей осени.

Вытянул из перевязанной пачки книгу, найденную в помойном баке. Раскрыл, листает. Зачитался. Мог бы и с государством управиться, кабы жизнь задалась. Эх!...

Но вот одумался и запил прочитанное, книжку - на место.

Ни детства, видно, ни отрочества, а сразу университеты.

Небо все дальше

Я совершенно не представляю, как человек может брить себе голову безопасной бритвой. Если опасной - тоже не представляю. Даже топором не представляю.

Тут лицо обрабатывать - и то сплошные ловушки.

Один, помню, юный доктор по имени Владимир Ильич (с праздником, кстати) ходил с бритым черепом, и вечно был весь израненный, шрамами испещренный. К чему такие муки?

Вроде бы не буддист был, хотя черт его знает. Что-то подозрительное в глазах плескалось.

У меня вот была борода, я ее в колхозе отрастил, на втором курсе. И я себя, ее сбриваючи, буквально нашинковал. Правда, я не помню обстоятельств приезда из колхоза. Длительные лишения, испытанные Остапом, требовали немедленной компенсации. Бриться - это был перебор.

А если бы голову стал брить, то страшно подумать. К тому же, говорят, от этого теряется связь с космосом. Я ее, правда, давно потерял естественным образом и ничего не заметил, но все равно страдаю. Чувствую, как космическое сознание так и тянется ко мне, чтобы таскать за чупрун, да все напрасно. И от бесплодности своих усилий оно понемногу свирепеет. Мстительно дожидается встречи.

"Волчок"

Иногда мне отчаянно не хватает песни группы "Круиз": "Волчок".

Конечно, найти ее можно, но не нужно, ибо выйдет непостоянная речка, в которую пытаешься ступить дважды.

Я любил эту песню за ее агрессивный идиотизм, который диалектически переходил в нечто привлекательное. У меня была пластинка, и я ее заводил с утра пораньше. Соседи по "Волчку" понимали, что Леша проснулся и празднует возобновление действительности.

Я даже ходил на концерт - пожалуй, из чувства не вполне понятного долга. Прилично обсадившись, мы с товарищем презрительно и надменно взирали на радостные пьяные рыла зрителей.

К финалу возбуждение достигло предела; зал скандировал: "Волчка! Волчка!"

Поломавшись, музыканты сыграли "Волчка", ради которого, собственно, все и затевалось.

Сегодня рынок перенасыщен, уже неинтересно.

Конкретный школьный базар

Супружница моя вернулась из школы, куда свела дочку и где имела серьезный разговор с пятиклассником Пашкой. Пятиклассник Пашка и семиклассник Ромка матерят второклассниц смертным ёбом и затаскивают в мужской сортир.

Я вот, хоть убейте, не помню, чтобы в пятом и даже в седьмом классе вязался к второклассницам. Меня гораздо больше интересовали преждевременно созревшие ровесницы, которых, увы, не интересовал я, зато интересовали жирафоподобные выпускники.

За это Ирина назвала меня и всех моих одноклассников геронтофилами.

Впрочем, Пашке досталось.

На все вопросы он отвечал:

- А чё? А чё вапще?

И жевал чипсы.

В итоге ему сказали:

- Знаешь, я ведь занимаюсь айкидо. Если еще раз такое услышу, тебе будет хреново. А когда твои родители придут ко мне, я буду жрать чипсы и спрашивать: А чё?

И - подействовало. Чипсоед уменьшился в размерах и сморщился.

Городские пейзажи

Возле ДК им. Газа видел странную картину: одинокая женщина лет 50-ти метала снежки в мемориальную доску, напоминающую о каком-то истребительном штабе.

Непонятно это.

Сам ДК им. Газа тоже наводит на размышления. Был какой-то И. И. Газа, но я напрочь забыл, чем он прославился. Наверное, в 17 году возглавил каких-нибудь хулиганов. Дело не в этом: почему его фамилия не склоняется?

Вот если бы ДК назвали в честь обычного кухонного газа, то в нашем обществе ни у кого не возникло бы никаких вопросов. Потому что газ - хорошо знакомое божество среди многих других божеств и значимостью своей превосходит всякого человека. Неплохо бы размахнуться на целый памятник, да только с воплощением незадача, мешает агрегатное состояние прообраза. Что ни построй, развалится к черту.

Мастер без Маргариты

В любом деле бывают профессионалы, даже среди билетеров-кондукторов.

Вообще говоря, хороший билетер должен быть юрким и щуплым, подобно хорьку. В час пик такой билетер ударяется об пол, оборачивается древесной мысью или тощим серым волком. Он стелется брюхом, наступая себе на рулон; проскальзывает меж ног, выкусывая и сплевывая липовые документы. На ходу он предупреждает о близости линейных контролеров: "Се, гряду! Но те, что грядут за мной, еще страшнее".

Таким билетером при подобающей комплекции может работать любая шушера.

Но я тут встретил настоящего мастера. Он был Румяный, размером с кита и неопределенного пола. В толще спрессованных тел он двигался, благоухая ворванью, свободно и легко, словно нож в масле. И ни одна рыбешка не ушла от его пластинчатой пасти.

Перед выходом я попытался повторить его маневры, но ничего не вышло.

Про уши на макушке

Когда моя жена работала с непослушной мелюзгой, она говорила: "Намылю глаза и заставлю есть манную кашу с комками!" На что мелюзга округляла еще не намыленные глаза и восхищенно гудела: "Ирина Вячеславовна, вы все самые страшные наказания знаете!"

Не все.

В пионерском лагере у нас была прачка Евдокия Макаровна, угрюмая и неразговорчивая баба. Про нее ходили жуткие слухи: говорили, что она, если рассвирепеет, поднимает свою жертву за уши.

Верилось в этом с трудом. Действие пугало своей необычностью, а потому - дикостью. Простое таскание за ухо было делом понятным, хотя и нежелательным. Поднимание же за уши не укладывалось в голову и не рисовалось в воображении. Оно почти приравнивалось к смерти, которая тоже возможна лишь для других, но не для себя.

Я верил этой страшилке не больше, чем историям про черную простыню: чуть-чуть.

Однажды я подговорил приятелей устроить шутку прачкиному внуку, очень гнусному и слюнявому шкету. Мы вырыли яму, совсем не глубокую, по колено. Прикрыли лапником, присыпали песком, пригласили шкета и предложили прыгнуть. Просьба его не насторожила: он прыгнул и провалился. Конечно, он ни капли не поранился, но рев поднял такой, что шишки