Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов

с двумя особами, с которыми, постепенно заползая в какое-то кафе, начинаю говорить о мистике. И очень выходило для них интересно, а еще - для одного типа за столом, который назвался Главным администратором по Лампе. "И по людям", - добавил. Там готовили оркестр, и виднелась какая-то Лампа. Тип просто проникся ко мне всей душой. Ну, после девицы отправились купаться в прорубь, а я заглянул в другое кафе, но спиртного не брал, хотя мне предлагали. Потом вернулся в первое, где забыл на столе кофе и хотел его выпить. Главный администратор тут как тут, крутится, навязывается в друзья. "Не трогать его кофе!" - приказывает кому-то. И говорит, что самого его зовут Статус. В этом месте я пошел побродить по помещению и наткнулся на вертящиеся стеллажики, типа книжных, сплошь утыканные маленькими кружками колбасы на палочках. Ну, я взял один, другой, жую. Вдруг баба в белом: это, мол, денег стоит, каждый кружок - восемь рублей. Выгребаю деньги, а баба превращается в Главного администратора Статуса и предлагает отрезать кусочек побольше. Я зачем-то соглашаюсь, отдаю последние деньги, беру этот кусок, возвращаюсь к столику с кофе, где тот же Статус меня уже ждет. И, откуда не возьмись, рэкетир: глядит на колбасу, которую я в папку прячу, и спрашивает хмуро, где я ее взял. "У входа, на улице", - отвечаю. Тот молча уходит. Оказалось, что там, на улице, рэкетиры запрещают торговать этой колбасой, и Статус нарушил это правило. "Быстро бежим!" - говорит мне Статус, уже одетый в черное пальто, и вылетает через черный же ход. Я мчусь по другой стороне улицы и вижу, как Статуса крутят какие-то вооруженные молодцы, приговаривая: "Сейчас мы вам устроим - тебе, как главному, достанется побольше". Ну, а я и поменьше не хочу и просыпаюсь.

До того ужаснулся, что побежал перекурить это дело.

Мои удлинители

Я не раз поминал поразившее меня в свое время фрейдистское воззрение, по которому получается, что всякие дубинки, ножики, пистолеты, копья приобретаются с подсознательной целью удлинить свой фаллос. Особенно в детстве, но и во взрослом возрасте тоже.

Я очень хорошо помню мой первый перочинный ножик. Я выпросил его, когда мне было лет восемь. И совершенно точно помню, что ножик, действительно, не был мне нужен для каких-то инструментальных целей. Я не собирался ни строгать, ни вырезать. Дело было в другом: во всех детских книжках поминались эти чертовы ножики. Обладание ножиком было естественным делом, это был символ не фаллоса, а нормального, правильного детства. Поэтому я его выпросил.

Однако этим ножиком нельзя было ничего удлинить даже подсознательно. Он был очень маленький. В палец величиной, с коричневой ручкой-лодочкой. Лезвие и того меньше, одно название, а стоил сорок копеек.

Были и другие предметы, опровергавшие психоанализ. Если взять пистолет, то мне очень нравился один маленький, с большой рукояткой, но с коротким, почти начисто срезанным стволом.

А сабля была хоть и длинная, зато из алюминия, и гнулась через полчаса эксплуатации. Такая игрушка, поскольку я уже был осведомлен в ее свойствах, могла причинить лишь фрустрацию.

Может быть, сачок? Ну, не знаю. Помню лишь, что век сачка всегда был недолог. Марлевая сетка очень быстро приходила в негодность: ведь муху - а я ловил не бабочек, но мух, ибо что делать с бабочками? не убивать же? а отпускать неинтересно, к чему тогда ловить - итак, муху требовалось прикончить, поэтому камнем ее, ногой, прямо по сачку. И через пару дней сачок выбрасывали.

Короче говоря, сплошные вопросы.

Ножик у меня быстро отобрали. По телевизору тогда показывали какой-то странный многосерийный фильм, чуть ли не иранский, он назывался, по-моему, "Тайник у красных камней". Что-то мусульманско-шпионское. И в этом фильме субъекта по имени не то Гасан, не то Гуссейн, закололи ножом, что меня крайне впечатлило.

Мой ножик-лодочка был изъят, когда я догнал одного мальчика и нанес ему удар ножом в спину. Скорее, не нанес, а сымитировал этот удар, но поколол немного, чуть-чуть, даже следов не осталось. Все равно отобрали.

Потом были другие ножи, но их я абсолютно не помню. Все они как будто были невелики и быстро ломались. Правда - вот забавная штука! когда я прихожу в гости к моему приятелю, я неизменно беру и верчу в руках огромный охотничий нож. Вынимаю его из ножен, прицеливаюсь во что-нибудь. Приятель объяснил, что с таким удлинителем отправляются на слонов и медведей для приятственного общения.

Дружба народов

Рассказал один человек.

Подозрительно анекдотично, разумеется.

Мой коллега поехал с семьей в Германию, в какие-то гости.

Активно общался с очень приветливой, радушной немецкой семьей.

И сразу обнаружилось, что и язык никакая не преграда, и культуры похожи, и мысли, и чувства, и все мы братья.

- Да что там говорить! - признались в этой семье. - Вот наш дедушка: он даже был в России, и русские слова знает.

Дедушку привели на сеанс. Началась лингвистическая демонстрация: ну-ка, какие ты, дед, знаешь слова?

- Млеко, яйки.

Однако

Чуть ли не ежедневно я вижу в сетевой ленте реплики в адрес Максима Соколова, журналиста. Как правило, уничтожающие.

Что тут скажешь - я и сам, впервые посмотрев "Однако", пробормотал: "Однако".

Очень печально, что разную пакость пишут и говорят люди, которые в общении чрезвычайно милы. Я немного знал Максима Юрьевича. Его привели к нам в дом году в 90-м, сразу с поезда. Он вошел и одарил нас огромной конфетной коробкой с "бутербродами от Лукьянова", как он выразился: приехал сразу с очередного шабаша народных депутатов. Бутерброды эти, с колбасой, были тогда вещью редкостной, а водка "Горбачев" - вообще невиданной.

Максим Юрьевич очень забавно пил. Выпив рюмку, он прислушивался к себе и объявлял: "Лампочка зажглась". Глядя на его грузную фигуру и впрямь думалось, что где-то внутри у него горит лампочка, свечей в сорок.

А 92-й год мы вообще встречали вместе. Он снова приехал, и мы скатились на санках с маленькой горки в ночном парке.

На следующий день колесили по городу в поисках левой водки. Максиму Юрьевичу пора было уезжать, и он очень волновался, что поедет пустым. Он так и сказал, когда мы ее купили: "Теперь я успокоился".

1 января, ближе к полуночи, мы стояли на Московском вокзале, возле вагона. Шел дождь, играла музыка: "Слушай, Ленинград, я тебе спою. Задушевную песню свою". Максим Юрьевич откупорил бутылку и разлил содержимое по какой-то посуде. К