Броуновское движение - Алексей Константинович Смирнов

берез, ни портвешка, ни "строгого напитка". Взамен всего этого дядя лежал на диване с раздутым коленом и криво улыбался. А я колол ему в ногу димедрол с анальгином.

"Прощай, волшебный город, - стонал дядя надрывным эхом войны. - Волшебный, волшебный город, с его волшебными магазинами".

Дело было в 1988 году. Или в 1987. До нас еще не вполне добралась столичная перестройка, звероподобная в ее трезвом оскале.

Упущенные возможности

Читаю очень хорошую книжку, "Избранник", вышедшую из под пера Павла Мейлахса. И там у него про военкомат написано. Я и вспомнил давно забытое дело: как меня приписывали. Слово такое поганое, что так и тянет каламбурить, особенно в заголовке, но не стану.

В 10-м классе отправили меня, как сейчас помню, на Невский проспект - да только не лорнет наводить на барышень в муфточках, и даже не цилиндр трогать по случаю действительного статского, а посетить медкомиссию, разоблачиться там до трусов и обозначиться, наконец, в качестве убойного материала. Приступить к выполнению самой важной для государства миссии.

Рожа у меня на тот момент была самая пэтэушная, сущий гопник, с усами, с хайрами. Как раз на развод.

И много там было таких, но уже настоящих уличных, которых с трудом отловили и загнали, куда положено. Оказалось, что я попал туда в самый последний день приписки, поэтому общество выдалось донельзя развязное - отбросы, дезертиры, родиноненавистники. Сплошные ракальи с канальями.

Всех, как были, в трусах загнали в обшарпанную комнатку, где висела мутно-зеленая карта с красными и черными стрелами. Перед картой прогуливался ветеран и еле слышно рассказывал о боях. Тихо, но в то же время как-то агрессивно, с надрывом. В несчастного деда летели бутылки и яблочные огрызки. Отбросы развлекались, ожидая вызова к майору. Дед делал замечания. Наконец, сорвался, затопал ногами, завизжал, брызжа слюной под одобрительное улюлюканье.

Тут меня позвали к майору.

Майор записывал анкетные данные. Никогда не знаешь, где ждать подвоха. Почему-то майор хотел знать, где родился мой отчим. Я сказал ему правду: в Северном Китае. Это действительно было так.

- Го, го, - сказал довольный майор. - Наверное, предок Маодзедуна?

И записал меня в артиллерию.

Суетный мытарь

Автобус номер 66 водит жадный и суетливый мудак.

В этом автобусе нет кондуктора, и деньги собирает водитель. Не знаю, почему - наверное, сам водитель и придумал сэкономить на кондукторе. Потому что во всех других автобусах тот есть. Не может быть, чтобы не было соискателей, уж одного-то нетрудно найти.

Останавливает, значит, автобус и открывает переднюю дверь. Народ ругается, толпится, ползет мимо него, а он наблюдает, как зверь из клетки. И мелочь сгребает. А снаружи непривычная к такому обращению публика скачет, напрыгивает на двери.

Потом все двери распахиваются, выскакивают матерые зайцы, терпевшие до последнего. Народ загружается.

Эконономность, похоже, сидит у водителя в генетическом наборе.

Он все-таки переживает за стоящих на улице. Ему хочется интенсифицировать и оптимизировать процесс. Если выпадает замереть у светофора, в десяти шагах от остановки, то он нарушает правила и открывает любимую переднюю дверь. Чтобы быстренько отстреляться, собрать мзду и подкатить к будущим пассажирам уже облегченным. То есть обремененным денежно. А не мариновать их на улице. Совесть, короче говоря, перед светофором просыпается, приоткрывает один глаз.

Сидит, слюнит сдачу с полтинника, алчно придерживает его свободной лапой. Билетов не выдает. Уже не видит других, что проходят мимо, тесня застрявшего клиента. Можно ссыпать ему горсточку мелочи достонством в рупь. Я, бывает, показываю календарик. Его устраивает.

Уч-Кудук

У нас в дому - все мелкие какие-то события, никчемные! - короче говоря, радость: дали отопление. А я уже писал об уродцах, установленных на лестницы под влиянием испуга. Лицо, близкое к губернатору, пугало всех, грозилось взорвать дом вместе с собой, и уродцев припаяли.

Представьте себе площадку, а друг против друга застыли, припавши к полу, два злобных змеевика в два же изгиба. Вызывают суеверный страх.

Но вот испытание вод и паров состоялось, и шагнул прямо в Темзу. Темза, сэр - так мне объявили. Возможно, это была Нева, но мне-то что, я ведь не бедный Евгений какой, чтобы на высотки вкарабкиваться, у меня их и нет, отступил.

Змеевеки, как угадывалось, лопнули от злости.

Ну, подсохло все, улеглось.

И вот со вчерашнего вечера в моем дому стоит непрерывный, монотонный гул. Весь вечер стоял, всю ночь и сейчас стоит. Доносится как будто из труб, но где-то в стенке спрятанных, Не газовых ли, гадаю?

Вышел на лестницу. Уродцы сидят друг против друга, пружатся, тужатся, изнемогают от ненависти. Готовы на все. Как-то мне не по себе.

Так и гуляю по комнатам, слушаю стены - может быть, воду найду, какой-нибудь уч-кудук. Мне бы лозу, с лозой походить, но нет лозы. А то если не воду, так хоть носок нашел бы какой или рубль.

Опыт утреннего коммуникативного акта

Трамвай. Поднабит.

Мне выходить. Я ближусь к двери.

Вокруг - вздохи:

- Аххх! Эхх. - Выкрики.

Рядом:

Хрррррррррррр, кха-кха. Кххххха!!!!... (увлажненно).

- А ты что?

- А я к Васе.

- А-а, ну как он? Я думал, ты к Владе.

- Да я от Влади.

- Ну и че, где он?

- Да у шайбы.

- Ну, да... хе-хе. Дает, да?

- Ну так.

Моя нога медленно, медленно, для меня незаметно, соскальзывает, срывается на ступеньку.

- Уй! Урр.. ты держись, да.

- Да ничего.

- Да ептыть.

Часы

Я очень не люблю терять часы. Я вообще почти ничего не теряю, но вот к часам отношусь особенно трепетно. Их у меня было не так и много, и они именно терялись. Не то, чтобы я их где-нибудь забывал - забыть можно предмет туалета, но только не часы. Самые первые были отцовские, подаренные еще в седьмом классе - ну, память, и все такое. Я ими сильно дорожил и представления не имею, где и почему обронил. Сокрушался ужасно.

Зато вторые часы я потерял нарочно, с чувством некоторого злорадства. Это был уникальный хронометр. Дело в том, что его циферблат был рассчитан не на двенадцать часов, а на все двадцать четыре, плюс там значились еще какие-то часовые пояса. И стоили в силу своей исключительности неописуемо дорого, рублей пять. А человеку, берущему часы за пять рублей, часовые пояса - как зайцу триппер. Был в них, однако, и плюс: я очень любил, становясь