Рэм - Микита Франко

Рэм, утыкаясь лбом в пол, плакал ещё сильнее.

Ему нужно было что-то сделать. Связаться. Написать. Он обещал себе до этого не опускаться, потому что это — слабость, — но теперь, распластавшись на полу, и без того чувствовал себя слабым, как никогда.

Но что он скажет, даже если придёт оббить пороги синцовского особняка?

«Я вас люблю»?

«Мне плохо, я не могу без вас жить»?

Или ещё более истеричное, где будут греметь слова, вроде перелом, сука, жизнь и использование? Одно хуже другого.

Надо быть серьёзней, взрослее. Спокойней.

Он честно попробовал себя спросить, чего вообще хочет от Сергея.

Быть с ним очень серьезно, по-настоящему, когда только он и больше никто — ни Вадима, ни жены? Он с ним не будет. Это невозможно.

Быть тайной любовью? Рэму кажется, это тоже невозможно. Он даже не верит, что Сергей любит Артамонова. Что Сергей вообще мог кого-то любить, иначе стал бы изменять Вадиму с первым подвернувшимся?

Быть любовником? Это ближе к возможному, но это не то, чего хотел Макар на самом деле. Это тоже казалось унизительным. И это место было занято.

Быть обожателем, смотрящим со стороны? Сопливо. Сергей послушает, покивает и забудет. Для него всё, что Рэм может сказать, с высоты своего возраста детского лепет.

И пока он лежал вот так, на полу, во вторую ночь, чувствуя, как слезы стекают по щекам в уши, к нему и пришла Даша. Пришла, остановилась на пороге в темноте и спряглась: — Ты чё?

Рэм поднял голову, затем сел сам, и неловко передернул плечами.

— Ничего, — выдавил сипло, не глядя на сестру.

— «Ничего» выглядит так, как будто ты тут написал антологию страданий, а потом сжёг, — заметила Даша, перешагивая через порог. Она прислонилась к дверному косяку и скрестила руки на груди. — Рассказывай.

Она нагнулась, хотела подцепить один палец из обрывков бумаги, но Рэм торопливо забрал его прямо из-под ее рук. Даша выпрямилась и вопросительно изогнула бровь.

— Ты… типа с кем-то поссорился, да? С существами своими… пацанами? — спросила она и, не ожидая ответа, добавила: — Или с девчонкой какой? Хотя у тебя никаких девчонок и не было никогда.

Рэм нервно сглотнул: в этом и дело. На него навалилась сильная усталость — такая, что больше не осталось запала борьбы за свои и чужие тайны, — и Макар негромко сказал: — Можешь посмотреть.

— Что?

— Обрывки.

Даша присела на корточки, взяла случайные клочки бумаги, попыталась соединить их между собой. Они были разными — из разных газетных контейнеров, — но, тем не менее, на всех них были одни и те же черты лица. Угадали безошибочно.

Она произнесла, откладывая их обратно на пол, и произнесла:

— Понятно.

Какое-то время она ничего не говорила, и Рэму показалось, что она может его осудить. Он не думал, что сестра, казалось, может осудить по-настоящему, жестоко и бескомпромиссно (уже не только потому, что её лучший друг — Вадим), и он больше ждал осуждения не за то, что гей, а за то, что эта его неправильная природа вылилась в любовь именно к Синцову.

— Понятно, — ещё раз повторила она и, опираясь ладонью о пол, села рядом. — Даже не спрашиваю, откуда у тебя всё это. И так ясно: ты… его любишь, да?

Рэм прикусил губу, но не ответил, отвёл глаза. Даша превратилась сама в себя, получив тем самым главный ответ на вопрос.

— Вот он конечно… такой, — она горько усмехнулась.

Рэм, сведя брови, обернулся на нее:

— Какой «такой»?

— Ну, такой… Ведутся на него малолетки.

— Ты про Вадима?

— Не только. Девчонки в моей группе по нему сохнут больше, чем по собственным парням.

Рэм, едва став настороженным, тут же расслабился: девчонки — пофигу. Не страшно.

— И чё, с Вадимом у них серьёзно? — небрежно интересовался Рэм.

Даша вздохнула:

— Только сегодня это может быть серьезно с Синцовым.

— А действительно может?

Рэм чувствовал, что дотошен, но ему нужно было знать. Даша пожала только одним плечом — правым. Сказала:

— Он женатый гей с двумя детьми. От этого никуда не денешься.

Макар понимает: понятно, мол. Он много раз думал о том, что решил это в жизни Сергея. Принял бы тот факт, что жена есть (но он её не любит и не хочет), если бы тот мог любить и хотеть его. Поэтому и злился на Вадима, который взял на себя эту роль, и тешил себя надеждой, может, нет там никакой любви. Надежды не оправдались.

— Ты же никому не расскажешь? — на всякий случай уточнил Рэм.

Даша почти возмутилась:

— Конечно, нет! Мог бы заметить, что я хорошо храню секреты.

— Спасибо, — тихо сказал он, не глядя на неё. Боялся расплакаться снова. — Правда, спасибо.

Даша потянулась, провела рукой по волосам Рэма на затылке и подождала. В полутёмной комнате её силуэт казался почти призрачным — какая-то ненастоящая лёгкость. Она встала, стряхнула с колена воображаемую пыль и вернулась к двери.

— Если что, я тут, — сказала она уже у порога. — Станет совсем хреново, зови.

Он не ответил.

В зале вновь стало тихо. Рэм перебрался на кровать, устало опустил голову на подушку и прикрыл глаза. Раздеваться не стал. Убираться — тоже.

Глава 19

Рэм проснулся рано, когда за окном ещё серел предрассветный сумрак. Через рассохшиеся деревянные рамы в комнату проникал сквозняк, и Макар, плотнее завернувшись в одеяло, попытался уснуть обратно.

Не получилось. В комнате пахло деревом и лаком — запах гитары, которую он притащил сюда из подвала. Для школы. Подарить. Или хотя бы попытаться.

В конце концов, он встал, потянулся, хрустнул костяшками пальцев. На полу, аккуратно завернутый в старую ткань, лежал инструмент. Он прошёлся по ней — через ткань — ладонью, видя, как наяву: чистое дерево, блеск натянутых струн, дотронься — и зазвучит музыка, которую он отдаст Французу.

На кухне отец уже колдовал с чайником. Он рано вставал, ещё до шести. Человек старых привычек: это в нём от армии.

Увидев сонного Макара на пороге, батя приподнял бровь:

— Чего встал так рано?

Рэм пожал плечами, открыл кран прям здесь, на кухне, сунул руку под прохладную струю воды и провёл ладонью по лицу. Попытка сбросить утреннюю сонливость.

— Сегодня… гитару понесу, — негромко проговорил он, садясь за стол.

— Проверил настройку? — спросил отец, наливая чай. Ему тоже — кружку сразу к Макару подвинул.

— Да, вчера ещё, — ответил Рэм, сразу отпивая. Чай был терпкий, с чуть горьковатым вкусом. — Всё звучит. Я побренчал пару раз, вроде гриф ровный.

Отец поставил чайник обратно, прислонился к столешнице,