Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

и частично намокшие волосы: — О нет, нет, моя крошка, моя Онирис! Что я натворила, что я наделала! Я сама её погубила... Мне нет смысла жить... Я не останусь... Я убийца...

Розгард отвесила ей несколько хлёстких, вразумляющих пощёчин.

— Не раскисай! — сурово, со стальным звоном в голосе сказала она. — И не хорони дочь раньше времени. Её состояние ухудшилось, но она жива. Будем надеяться, что это ухудшение нахлынуло ненадолго и она с ним справится. А ты к этому времени должна быть как стёклышко. Поняла меня?!

Темань, мелко дрожа, начала карабкаться из купели.

— Да... Да, дорогая, — кивала она. — Я... Я приду в себя... Я... Я уже закончила. Уже перестала. Ни капли больше... Я клянусь...

Розгард помогла ей выбраться, потому что на ногах супруга ещё не вполне твёрдо стояла, да и поскользнуться могла на мокром полу. Купель наполнилась тёплой водой с душистым мылом, и Темань под присмотром супруги совершила уже нормальное омовение. Через полчаса она, в халате и с закутанной в полотенце головой, мелкими глотками пила душистый отвар тэи. Глянув на себя в зеркало, она с отвращением поморщилась:

— Милостивая богиня! Что у меня с глазами?! Мне нужен лёд...

Кубики льда были ей поданы, и она долго прикладывала их к покрасневшим глазам, а также водила ими по всему лицу. Её мучила жажда, и она попросила сначала воды, а потом ещё чашку отвара тэи. Поскребла пальцами заросшие золотым пушком щёки и попросила супругу:

— Дорогая... Не могла бы ты мне помочь с этим? У меня руки трясутся, боюсь порезаться...

Розгард вздохнула и с осуждением покачала головой, но, взглянув в несчастные, виноватые глаза Темани, сжалилась и принялась взбивать пену. Когда она была готова, Розгард нанесла её на щёки супруги, а та, пока по её лицу водили помазком, бормотала:

— Благодарю... Благодарю, дорогая. Такого больше не повторится, клянусь.

— Ты это дочери своей пообещай, которую ты своей выходкой чуть не добила, — укоризненно молвила Розгард.

— Да... Я на коленях буду молить мою дорогую крошку о прощении, лишь бы она была жива и здорова! — с задрожавшими в голосе слезами пробормотала Темань. — Надеюсь, теперь вы пустите меня к ней?

— Только когда ей станет лучше, — строго ответила супруга. — К этому времени ты должна быть в безукоризненном виде. В безукоризненном! Поняла?

— Да, — с жаром пообещала Темань. — Да. Непременно.

Она устало и измученно прикрыла свои всё ещё красные глаза и откинулась на мягкую спинку стула, предоставляя твёрдой руке супруги орудовать лезвием. Когда одна щека была гладко выбрита, она, по-прежнему не открывая глаз, подставила вторую.

— Я безмерно признательна тебе, дорогая, — проронила она тихо. — Ты бесконечно добра ко мне. Я не заслуживаю этого.

— После твоей выходки меня, признаться, посетила та же мысль, — проворчала Розгард. У Темани начало плаксиво кривиться лицо, и она строго сказала: — Так, не кукситься! А то порежу.

Она подождала, пока Темань возьмёт себя в руки, после чего закончила бритьё. Навьи-блондинки отличались меньшим количеством растительности на лице, чем темноволосые; сама Розгард носила небольшие аккуратные бакенбарды, которые регулярно подравнивала, придавая чёткую форму. Покончив с приведением в порядок лица жены, она принялась за собственное, а та в это время втирала в щёки смягчающее средство с приятным ароматом свежести.

— Как насчёт твоих тайников? — бросила через плечо Розгард, осторожными тонкими движениями орудуя бритвой по линии роста бакенбард. — Сама опустошишь или нам продолжать обыском заниматься?

Темань тяжко вздохнула и провела по лицу ладонями.

— Да, разумеется... Всё, что вспомню, я, конечно, отдам...

Розгард повернула к ней лицо, выражение которого было трудно определить. Пожалуй, это была смесь укора, неодобрения и невесёлого удивления.

— Что значит — «что вспомню»? Есть и то, что ты можешь не вспомнить?!

— Я постараюсь отдать всё, дорогая, — глухим, севшим от горечи и стыда голосом ответила Темань. — Но если что-нибудь попадётся потом, я к нему не притронусь.

— «Попадётся потом»? — воскликнула Розгард. — Сколько ты вообще напрятала?! Сколько оно будет ещё «потом попадаться»?! Месяц? Год?

Темань опять испустила дрожащий, покаянный вздох.

— Дорогая моя, умоляю... Не ругай меня. Мне и так тошно. Я и так себя саму сожрать живьём готова!

Немного пошатываясь, она переместилась из купальной комнаты в спальню и упала на кровать. С полотенцем на голове лежать было неудобно, и она сорвала его с себя, зарылась в него лицом и сделала глубокий вдох сквозь его влажную, пахнущую душистым мылом ткань.

Онирис понемногу становилось лучше, приступ озноба отступал, на следующее утро сознание вернулось к ней, и обрадованный Тирлейф побежал докладывать Розгард. Та вскинула взгляд от делового письма, улыбнулась и кивнула.

— Прекрасно, рада это слышать. Сейчас я загляну к ней. А ты пока передай Темани, что она может зайти к дочери.

Темани и не нужно было ничего говорить. На ногах она была с пяти утра, а заслышав поспешные шаги Тирлейфа, по звуку его поступи смогла определить, что тот торопится к главе семьи с радостной вестью, а не с горькой и страшной. Поднявшись с кресла и подойдя к зеркалу, она критически глянула на себя, поправила узел шейного платка и слегка завитые чистые волосы, бегло тронула припудренные щёки и убедилась в их безупречной гладкости, после чего повернулась и направилась в комнату дочери.

Онирис по походке узнавала всех родных. Сейчас к её двери приближались шаги матушки в изящных туфлях — уже не шаткие и спотыкающиеся, а стремительные, твёрдые и лёгкие. Дверь тихонько открылась, и Онирис коснулась волна аромата матушкиных духов. Постель качнулась: это матушка присела на край. Её руки мягко, осторожно завладели рукой Онирис, к пальцам прильнули губы. Матушка долго молчала, вжавшись губами в руку Онирис, потом тихо и глухо промолвила:

— Можешь мне не говорить, что я чудовище. Я сама знаю это. И всё же я смею спрашивать тебя: сможешь ли ты меня простить? То, что ты увидела... Это было отвратительно. Это была слабость, которой я больше не поддамся. Все оставшиеся дни до твоего выздоровления я проведу с тобой... Если ты позволишь мне быть рядом. Но если тебя тяготит моё общество, я не посмею тебе навязываться. Я буду ждать, пока ты сама меня не позовёшь. И день, когда ты скажешь: «Матушка, я хочу тебя видеть», — станет самым счастливым