Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

позволить, чаще питался хлебом и сыром, дешёвой рыбой, кашей, похлёбкой из потрохов. На скудном рационе он осунулся и похудел, ливрея стала сидеть на нём уже не так хорошо, как прежде.

— Сын, что это за глупая ненужная гордость? — время от времени уговаривал его отец. — Возьми свои деньги и кушай как следует! Ты же богач, зачем богачу жить по-нищенски?! Ну, не хочешь садиться за стол с нами — так хотя бы покупай себе достойную еду! И в достаточном количестве! На тебя уже без слёз не взглянешь, до чего ты себя довёл!

Батюшке непонятны были его доводы о том, что он не может проедать деньги, которыми была оплачена матушкина гибель.

— Сынок, ну что ты сопли распустил! — восклицал он. — Матушка старалась обеспечить тебя, она и жизнь свою отдала именно для того, чтобы ты жил хорошо! Так живи, зачем мучиться? Зря, что ли, матушка старалась?!

Когда он сидел на набережной и всухомятку жевал свой хлеб с сыром, к нему ветром вдруг принесло выцветший, истрёпанный и измятый листок бумаги. Он прибился к нему, точно приласкавшийся маленький зверёк. Сперва Тьедриг хотел отбросить его, но разглядел на нём какой-то рисунок. Сверху ещё отчётливо читалась надпись: «Награда за голову сей отъявленной преступницы — тысяча золотых монет! Выплата без налогов и вычетов!»

С листка на него смотрели пронзительные, дерзкие, насмешливые глаза. Черт лица было уже не разобрать: неизвестно, сколько этот листок трепал и носил ветер, омывали дожди и нещадно палили лучи Макши. Каким-то чудом он уцелел, избежав метлы уборщика улиц.

Рука с надкушенным бутербродом дрогнула и опустилась, глаза наполнились слезами, по щекам покатились ручейки, размывая грим. Плечи сотрясались беззвучно.

— Прости меня, матушка... Прости, что плохо думал о тебе... Прости за высокомерие и презрение... Я — презреннее тебя. Ты отдала свою жизнь за жизни тех пассажиров, а я не сделал ничего! Ничего! Я — пустое место! Не ты недостойна родства со мной, а я, я! Я не заслуживаю ни одной монетки из тех денег, которые ты мне оставила!

Листок этот он бережно свернул и спрятал за пазуху. В этот день он обратился к отцу с необычной просьбой:

— Батюшка, ты же художник... Не мог бы ты для меня нарисовать портрет матушки? Хотя бы по памяти. Ты же видел её и помнишь, как она выглядела.

Сперва отец поморщился и сказал, что ему некогда заниматься такими вещами, у него куча работы, заказов и тому подобное. Однако спустя неделю принёс Тьедригу карандашный рисунок, на котором была изображена предводительница пиратов с дерзкими глазами. Фигура морской разбойницы была прорисована детально и тщательно, а обстановку отец обозначил схематично, но просматривалась мачта и корабельные снасти, парой штрихов намечался парус и даже облака в небе.

— Вот, примерно так, — проговорил отец. — Я не ручаюсь, что сходство точное, всё-таки немало лет прошло. Уж извини, что не стал писать красками: времени мало, поэтому набросал по-быстрому, между делами. Сгодится?

— Благодарю тебя, батюшка, — дрогнувшими губами пробормотал Тьедриг. — Мне этого более чем достаточно.

Он повесил этот портрет над кроватью в своей захламлённой мансардной комнате. А в первую же ночь его постель оказалась на палубе корабля, плывущего среди звёзд и облаков. Кто-то склонился над ним — расплывчатая фигура в пышной шляпе. Он не мог двинуть и пальцем, но вся его душа и сердце рыдали, узнавая её.

«Ну-ну, сынок, ты чего раскис? Эй... Выше нос. Всё будет хорошо», — прозвучал в его голове чуть насмешливый хрипловатый голос.

Он стал маленьким мальчиком, уснувшим с книжкой о морских приключениях. Вокруг его постели возник корабль; он лежал уже не на кровати, а на подвесной койке. Он знал, что матушка где-то здесь, рядом, но занята. Но ему всё равно было хорошо и спокойно. Никто не мог обидеть его, пока она рядом. Сотрудники с бывшего места службы смотрели с удивлением и уважением, они не смели смеяться над ним. Не смел придираться к нему и главный капельдинер, вычитавший из его жалованья за каждый огрех, а тот забияка на улице, хлюпая окровавленным носом, удирал прочь.

Жена смотрела на него насмешливо и презрительно.

«Что ты сказал?!» — спросила она.

Он чётко и внятно сказал:

«Мне плевать на тебя».

И она больше ничего не могла ему сделать, потому что уже всё сделала. Дальше он был для неё недосягаем. Она могла отнять у него всё, кроме одного — его достоинства.

Однажды он, смыв грим и переодевшись, пришёл вечером домой. Навстречу ему из кресла у камина поднялась госпожа Иноэльд, глядя на него своими светлыми глазами внимательно и ласково. Её взор стал встревоженным: она увидела перемены в его внешности — худобу, впалые щёки, тени под глазами. Шагнув к нему и сжав его руку своей рукой в парадной белой перчатке, она спросила:

— Что случилось? Что с тобой? Ты нездоров?

За него ответил отец:

— Да вот вздумал морить себя голодом, гордец этакий! Ни единой монетки из матушкиных денег не потратил! С нами за стол тоже садиться отказывается... Где и чем он питается — непонятно.

Тьедриг мог бы сказать, что вовсе не из гордости он терпел лишения, а просто потому что поступать по-иному ему совесть не позволяла, но теперь, когда его сердце окутывал тёплый, искренне встревоженный взгляд госпожи Иноэльд, всё это стало неважным, пустым, ненужным.

Её губы прильнули к его щеке.

— Так больше не будет продолжаться, я этого не допущу, — сказала она серьёзно. — Тьедриг, я прошу тебя стать моим супругом. С дочкой мы что-нибудь придумаем, я попробую убедить твою бывшую жену позволять тебе видеться с ней.

— Вряд ли она тебя послушает, госпожа Иноэльд, — печально улыбнулся он.

— Посмотрим, — молвила она, глядя на него пристально-ласково. — Но ты не ответил на моё предложение.

Отец, стоя за её спиной, отчаянно жестикулировал и грозил Тьедригу кулаком: мол, упустишь её — не прощу тебе! Его лицо вдруг начало уплывать за разноцветную пелену, уши Тьедрига наполнились звоном и гулом, вокруг заплясали мачты и паруса...

Очнулся он в кресле. Отец влил ему в рот бокал вина, а обеспокоенная госпожа Иноэльд сжимала его руку обеими ладонями.

— Не тревожься, госпожа, это он просто от радости чувств лишился! — посмеиваясь, приговаривал отец.

Но госпожа Иноэльд понимала, что Тьедригу стало дурно от усталости и недоедания. Её взгляд был серьёзен и