Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

что ж, помянем этого сукиного сына, — хмыкнул Реттлинг. — Благодаря ему мы до конца плавания будем сытыми.

В трюмах стояли холодильные ящики, которые до отказа были забиты мясом, а то, что не поместилось в них, засолили и завялили. Вялилось мясо хераупса очень быстро, за три-четыре дня. Ели его матросы и сырым — прямо в процессе разделки и заготовки.

Глаза Волчицы Эвельгер не стал выковыривать из костей — так и положил в шкатулочку вместе с отрезанной скелетированной кистью Эллейв. Вросли они прочно — возникало такое впечатление, что они как бы зародились прямо внутри руки и дошли до нынешнего размера постепенно. Камни не были огранёнными, находились в своём природном виде, но имели довольно правильную овальную форму.

— Занятный способ соблюсти сохранность, — промолвил Реттлинг. — Но весьма мучительный для носителя.

К утру третьего дня Эллейв вернулась к исполнению своих обязанностей капитана; поначалу ей было не по себе, когда она впервые появилась перед командой в своём новом, искалеченном виде, но никто не смотрел на неё с жалостью или пренебрежением, никто не лез с сочувственными словами, все просто работали как обычно, будто ничего не случилось, и это было самым правильным подходом.

Увы, мучения для Эллейв с ампутацией руки не закончились. Её донимали фантомные боли: несуществующая конечность ныла, покрывалась мурашками и беспокоила её очень часто. То и дело приходилось звать Эвельгера, который с помощью своего лечебного воздействия снимал эти неприятные ощущения. Сама культя зажила хорошо, без осложнений, но призрак руки преследовал Эллейв, особенно по ночам. И снова плохой сон не позволял ей встретиться с Онирис.

— Прости, дружище, что так часто тебя отвлекаю, — сказала Эллейв, когда в очередной раз пришлось позвать Эвельгера для обезболивания. — Руки нет, но она продолжает болеть.

— Так бывает, — мягко молвил тот. — Но думаю, что эти боли прекратятся сразу, как только чудесные целительные руки госпожи Онирис коснутся тебя. А обращаться не стесняйся, я буду приходить и делать всё, что в моих силах, пока мы не вернёмся домой. А там уже госпожа Онирис тебя живо исцелит окончательно.

Оставшись одна в каюте, Эллейв втёрла в голову средство против волос и долго хмурилась, разглядывая себя в зеркальце. Эвельгер, как смог, уменьшил шрамы от кислоты, но его чудотворным рукам не удалось их до конца убрать. Однако он сократил их общую площадь почти вдвое и сделал менее заметными. Он заботливо и самоотверженно дежурил у её постели, пока она выздоравливала после ампутации, двое суток не спал, а пищу принимал, не покидая её каюты. Когда его руки поглаживали культю, из них струилась тёплая и добрая, обезболивающая сила, а глаза становились мягкими, как у Одгунд, излучая глубокое и душевное, искреннее сострадание.

Она не ошиблась, назвав его лучшим из лучших, хотя он с присущей ему скромностью не считал себя таковым. Но она была рада, что сердце Онирис находится под защитой его сердца — бескорыстной, молчаливой, самоотверженной.

22. Возвращение волка

Онирис была в храме на утренней службе, когда у неё вдруг зазвенело в ушах, а тело наполнилось жутким, мертвящим ощущением. Её закрутило и куда-то потащило, повлекло, и она вдруг очутилась в прекрасном, до странности знакомом саду, хотя она и видела его впервые. Здесь всё улыбалось ей, всё ждало её визита.

«Эллейв! — позвала она. — Эллейв, ты здесь?»

Она подумала, что уснула во время службы, и супруга пришла в её сон. Бегая по дорожкам сада, Онирис окликала её, но сад только молча улыбался ей всеми своими деревьями, цветами и лужайками. Перед ней вдруг вырос холмик, покрытый колышущимися белыми цветами — точь-в-точь такой, над которым они с батюшкой Тирлейфом стояли, слушая шёпот и слыша разные голоса: отцу казалось, будто родительница зовёт его, а Онирис узнавала голос Эллейв, который называл её ласковыми словами...

Вот и сейчас цветы шептали:

«Моя Онирис, моя прекрасная, любимая девочка... Моя родная красавица...»

А чуть поодаль стояла сама Эллейв, точно сошедшая с картины, запечатлевшей последние дни Дамрад: доспехи сверкали, с бритого черепа свисала косица, а в глазах мерцала звёздная нежность, печальная и окутывающая незримыми объятиями. Сердце Онирис обдало морозным дыханием, и головоломка вдруг сложилась в её душе...

Своим самым родным на свете волком госпожа Игтрауд звала Дамрад... У Онирис откуда-то взялось и прижилось это же выражение.

Батюшкины слова: «Она очень сожалела, что оставила тебя без своей любви и мечтала наверстать, восполнить... Может быть, в новой жизни».

Сны: девочка с удочкой и Эллейв с лицом со старого портрета, говорящая, что её давно нет, она умерла.

Эллейв... Её любимая Эллейв, самый родной на свете волк — Дамрад.

А женщина-воин в сверкающих доспехах опустилась на колени и протянула к ней руки:

«Онирис! Детка, девочка моя сладкая! Не бойся! Я — Эллейв! Я люблю тебя, больше жизни люблю!»

В её лице причудливо сливались черты Эллейв и Дамрад, и Онирис застыла, чувствуя, как нутро точно льдом схватывается. Это был ужас — запредельный, немыслимый, уничтожающий рассудок.

Ноги в порыве этого ужаса понесли её прочь от этого места, а вслед ей нёсся голос, и  знакомый, и незнакомый одновременно:

«Онирис, милая! Не беги, не отворачивайся от меня! Я — Эллейв! Я люблю тебя!»

Сердце вдруг заныло ласковой болью... Золотая струнка ожила и натянулась, и Онирис, бессильно упав на лужайку, увидела перед собой блестящие сапоги. Сильные руки подняли её, и она утонула в грустноватых глазах Эвельгера.

«Госпожа Онирис, прошу, вернись, — сказал он мягко. — Вернись к своей супруге, не разбивай ей сердце... Если оно разобьётся, там вырастет боль, которая целиком поглотит его. Ведь ты же не хочешь этого?»

Онирис повернулась в сторону, куда показывал его взгляд. Там по-прежнему колыхались и целовались головками цветы на холмике, но уже не женщина-воин в доспехах её возле него ждала, а Эллейв в своём мундире, хотя и с шепчущей звёздной бездной в глазах. Но бездна эта обнимала так нежно, так грустно и сладостно, что слёзы хлынули по щекам Онирис. Как она могла побежать?! От кого? От её родной Эллейв, будто она какое-то чудовище!

Она бросилась назад, влетела в объятия супруги и обвила кольцом рук её шею.

«Я верю тебе, я верю, — рыдала она. — Я люблю тебя, мой самый родной на свете волк... Моя Эллейв, моя любимая...»

Она не допустила разрастания кристалла боли в груди у супруги, окутала её сердце