Сними очки, ботаничка - Анастасия Боровик

второй момент в жизни, когда снова хочется избегать встреч с ним. Честно говоря, когда мы не общались, было гораздо лучше.

— Кстати, он тот самый, который меня Димой зовет, — кивает Митя в сторону Клюева. А потом смотрит на нас двоих: — Или вы уже знакомы?

Я начинаю, как болванчик, мотать головой из стороны в сторону, белые кудряшки разлетаются.

— Нет, я не знаю этого человека. А кстати, почему зовешь Дима? — спрашиваю я, поворачиваясь к Вите, пытаясь спасти ситуацию и сменить тему.

— И мне расскажи, — подключается Митя, — а то я как-то никогда не интересовался.

Витя замолкает, потом вздыхает и почесывает затылок, словно решая, рассказывать или оставить тайной.

— Ну… Просто тогда одна девочка из нашего класса передала тебе через меня записку с признанием, — начинает Витя.

Я замираю и еле дышу, потому что боюсь. Чувствую, что сейчас будет что-то важное.

— И? — нетерпеливо подталкивает Фомин. — Я ее тебе не передал, — Витя откашливается и закусывает щеку, смотря в сторону. — Все равно не понимаю, — допытывается Митя. — Ну, там было написано: «Митенька, я тебя люблю» и бла-бла-бла. У тебя такое, блин, прекрасное имя… — Клюев мямлит. — И? — Фомин явно теряет нить. — В общем, Дима, она мне нравилась, и я, психанув, пошёл и побил тебя. Сказал, что больше не буду называть тебя Митей. Ты доволен? — выпаливает Витя и отворачивается.

— Это странный поступок, — подытоживает Митя, и я с ним полностью согласна.

— Это был третий класс, тогда я решал проблемы по-своему.

— То есть я был проблемой? — удивляется Митя.

Витя молчит, я внимательно смотрю на него. Он вздыхает и признаётся:

— Да, был.

Он, кажется, краснеет, но в темноте этого не видно. А я перестаю дышать. Потому что знаю, кто та девочка. Знаю, что это за записка. И теперь, кажется, понимаю, откуда Виктор Александрович Клюев знает, что я люблю Фомина аж с первого класса.

— Серьезно? Вот это поворот! — удивляется Фомин. — Так, а что за девочка? И что потом-то случилось?

Неужели он сейчас всё расскажет? Может, я наконец узнаю, помнит ли меня Митя вообще? Может, пусть сейчас закончится вся эта эпопея. Я уже готова встать и закричать: «Это я! Все эти годы страдала, и теперь могу тебе признаться!» Внутри меня разгорается пламя справедливости. Да, это тот самый момент, представляю всё, как будто я в кино: медленная музыка, скупая слеза, ветер трепет мои волосы. А потом...

Но Клюев своей фразой все безжалостно портит:

— Да не помню я. Она куда-то потом ушла, и симпатия моя прошла. Так себе, неинтересная оказалась.

Это что сейчас было? То есть это он про меня? Ну, Клюев! Подожди, в понедельник на химии я «случайно» пролью на тебя кислоту!

— А записку зря не передал, может, я бы и пригляделся. Все-таки, видимо, не по твою душу была, — смеется Фомин.

Вот именно! Если бы не ты, Витюша, возможно, Митенька обратил бы на меня внимание. Я все эти годы живу с мыслью, что он просто проигнорил меня, а получается, он даже не был в курсе.

— Ладно, Слава, давай руку. Вить, свети, — командует Митя, возвращая всех к реальности.

Я прихожу в себя и почти успеваю подняться со скамейки, но Витя снова меня удерживает. И эти два безумных лекаря с каким-то маниакальным удовольствием принимаются обрабатывать мою рану. Когда дело доходит до зеленки, я не могу сдержаться и начинаю плакать. Они тут же начинают дуть на ранку, пытаясь успокоить меня и облегчить мнимую боль.

— Да чего ты хнычешь? — ворчит Митя.

— Ей, наверно, больно... — голос Вити звучит неуверенно. — Хотя... странно. С виду такая бесчувственная... — он прищуривает свои пронзительные голубые глаза, изучая мое лицо с неподдельным любопытством. — Потому что я не люблю, когда мне больно! — реву я. — А тебе больно? — спрашивает Митя. — Нет.

Оба смотрят на меня с полным непониманием.

— Мне обидно! Можно я уже пойду домой?

Митя протягивает мне пакет с лекарствами и просит, мягко касаясь моей щеки:

— Дома обработай царапины, вот здесь. — Он улыбается. И всё это происходит под пристальным, неодобрительным взглядом Клюева, сидящего между нами, словно надсмотрщик.

— Ладно, — встаю я и ухожу, не оглядываясь.

— Слава! — догоняет меня Митя. — Ты так и не дала мне свой номер. А телефон, я видел, ты восстановила.

— Да, конечно.

Хорошо, что я купила вторую сим-карту на всякий случай. Мы обмениваемся номерами.

— Давай я тебя провожу, уже темно, — предлагает он.

— Нет, мне нужно зайти в магазин... И в общем... Я хочу пойти одна, — отвечаю честно.

— Хорошо, понял. До встречи, — он наклоняется и целует меня в щеку. — Напиши, как дойдешь.

Глава 8 Понедельник — день тяжелый.

Привет, понедельник! Как ты прекрасен! Иду в школу, и холодный ветер пронизывает насквозь, словно пытаясь привести меня в чувство. Мама с трудом разбудила меня утром. На мой раздражённый посыл отправить всех куда-нибудь в далекую галактику или в черную дыру ответила, что нашла мне психолога. Уверяла меня, что мой подростковый возраст начался слишком поздно, и теперь она боится моих поступков. Особенно после того, как я пришла домой в грязном пальто и зеленым окровавленным пальцем.

— Что случилось? — шипела она, пока я пыталась оттереть грязь с пальто.

— Мы с членами нашего Общества юных палеонтологов проводили эксперимент. Пытались воссоздать условия каменноугольного периода, когда гигантские многоножки и стрекозы ползали и летали в густых лесах из гигантских плаунов и хвощей. Мы представляли себя этими древнейшими существами, чувствовали влажный, густой воздух, полный кислорода, — врала я, иногда слишком театрально переигрывая.

— Кто в здравом уме будет копаться в промерзшей земле октябрьской ночью? Там одни психи в твоем обществе палеонтологов! Запрещаю тебе туда ходить!

Я покорно согласилась, а потом, дойдя до ванны и увидев себя в зеркале, поняла: мама боялась не того. Доисторическое прошлое совсем рядом стояло и смотрело на меня. Мое отражение было готово к помещению в музейную витрину с табличкой «Хомо сапиенс в естественной среде обитания». Я напоминала самое простое одноклеточное, едва способное к жизни: синяки под глазами от туши,