Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

покачивать головками, другие ещё только показывали зелёные спинки своих стебельков из склонов холмика. Наконец весь холмик полностью покрылся цветами, которые словно целовались друг с другом и неслышным колдовским шёпотом что-то говорили... Ещё несколько слезинок упало на их лепестки, а потом пальцы хозяйки сада бережно к ним прикоснулись, и цветы прохладно-нежными поцелуями защекотали их.

Тирлейф при виде этого чуда медленно опустился на колени.

— Они зовут меня, окликают, — потрясённо прошептал он. — Я слышу, как они шепчут: «Тирлейф, дитя моё...»

Госпожа Игтрауд с грустноватой, но светлой улыбкой сказала:

— Любовь твоей матушки всегда с тобой. Она сберегла тебя на войне и будет продолжать согревать тебя вечно. Любовь никогда не умирает, даже если любящее сердце уже остановилось. — И, раскрыв Тирлейфу объятия, молвила ласково: — Иди ко мне. Позволь мне отдать тебе нежность, которую матушка не смогла тебе подарить.

Тирлейф, упав ей на грудь, безмолвно вздрагивал, а хозяйка сада гладила его своей волшебной рукой по волосам и покрывала задумчивыми, проникновенно-материнскими поцелуями его лоб и щёки. Потом он погрузил лицо в цветы, и они целовали его, осушая его мокрые щёки прохладной щекоткой своих чашечек.

— Благодарю тебя, матушка, благодарю, — шептал он. — Я чувствую тебя, я вижу тебя...

— Ты даже не представляешь себе, насколько матушка близко, — вздохнула госпожа Игтрауд так тихо, что погружённый в шёпот цветов Тирлейф не разобрал её слов. — Но она больше не твоя матушка. Та жизнь осталась в прошлом, как перевёрнутая страница...

Несколько дней спустя Онирис с батюшкой Тирлейфом пришла к этому холмику. Отцу потребовалось время, чтобы прийти в себя после накрывшего его катарсиса, уложить это мощнейшее переживание в своей душе и прийти в более-менее уравновешенное состояние. Они вместе опустились на колени возле холмика, освещённого дневными лучами, и цветы тут же заколыхались, зазвенели шепотками. Прислушавшись, Онирис с изумлением разобрала в этом колдовском нежном зове своё собственное имя.

«Прекрасная моя Онирис, моя любимая девочка с самыми ласковыми на свете глазами», — шептали цветы.

Только Эллейв звала её так. Похолодев, Онирис застыла в недоуменном оцепенении, не сводя потрясённого взора с удивительного холмика.

— Они зовут меня, — сказал между тем батюшка Тирлейф задумчиво и грустновато-нежно. — И мне кажется, я узнаю голос матушки в их шёпоте...

У Онирис почему-то не повернулся язык, чтобы сказать, что цветы звали и её, но голосом Эллейв. Это не укладывалось у неё в голове, хотя разгадка была так щемяще-близка, так головокружительна и пронзительна... Но и сейчас её душа не поняла очевидного. А вернее, не понял разум. Душа что-то чувствовала, но Онирис не удавалось расслышать её тихий голос.

Отец и дочь не подозревали, что в этих цветах оставила след своей любви одна и та же душа, которую они знали под разными именами и в разных качествах. В разных жизнях.

Дни складывались в недели, недели — в месяцы, близился срок возвращения Эллейв из плавания. Ниэльм становился всё радостнее и оживлённее, его трудно было заставить заниматься учёбой, он просился или купаться, или на прогулку в порт, чтобы встречать корабли. Миновал первый летний месяц герссмоанн («месяц травы»), настал самый жаркий месяц — йелмандмоанн, дословно — «месяц дерева йелманд». Это было древнее, ныне устаревшее название, после усиления света Макши сроки цветения этого дерева сдвинулись на более раннее время, но не переименовывать же месяц из-за этого! Бригада, в которую входили «Страж» и «Быстрокрылый», вернулась точно в срок, без непредвиденных задержек, и в три часа пополудни их паруса показались в светлой, сияющей морской дали. День был, как и обычно в эту пору, безоблачный и жаркий.

— Вон они! — радостно вскричал Ниэльм, глядя в подаренную ему Эллейв подзорную трубу. — «Страж» и «Быстрокрылый» идут первыми!

От восторженного возбуждения он дрожал, как пружинка, и Онирис не могла сдержать смешок при виде пританцовывающего на месте братца. Корабли тем временем приближались, и Онирис переполняла нежность при виде знакомых очертаний горделивых, стремящихся ввысь мачт и туго наполненных ветром парусов.

— Матушка Эллейв смотрит на нас! — воскликнул мальчик, опять прильнув к своей трубе. — Она машет нам!

И он протянул зрительное приспособление Онирис. Та с улыбкой взглянула, и её грудь наполнилась теплом: Эллейв стояла на шканцах, также направив на них свою трубу. Онирис помахала ей, а затем перевела трубу на корабль Эвельгера. Тот находился на капитанском мостике и никого на берегу не высматривал, был спокоен и сдержан — стоял с непроницаемым лицом, пересечённым шрамом. Онирис, быть может, и хотелось бы его как-то взволновать, заставить проявить чувства, но она благоразумно отказалась от этого озорного желания.

— Дай, дай мне трубу! — уже клянчил Ниэльм. — Я хочу смотреть на матушку Эллейв!

Онирис вернула ему зрительный прибор. Рядом стояли батюшка Тирлейф с Веренрульдом, Арнуг и дядюшка Роогдрейм — как всегда, с платочком наготове. С возрастом частота приступов сентиментальности у него увеличилась и потребность в платочках возросла. Он мог растрогаться даже от обычного, рядового прибытия кораблей в порт. Ведь это такое красивое и величественное зрелище! А кроме того, отставному адмиралу вспоминались дни его службы, когда он сам стоял на палубе, а не встречал суда.

Порт Гвенверина был огромен и мог вместить множество кораблей одновременно. Как раз в это время шла разгрузка судов, которые привезли на Силлегские острова очередную партию товаров с материка, и это не мешало прибытию бригады кораблей охранной службы. Это был порт универсального назначения, но подразделялся на три части: в одной размещались грузовые суда, во второй — военные корабли, третья предназначалась для пассажирского морского транспорта. Имелись на островах и специализированные порты — исключительно грузовые или промысловые рыбные. Чисто военных портов было два, но корабли охранной службы обычно базировались в Гвенверине.

Наконец началась швартовка. Онирис стоило большого труда удерживать Ниэльма, который был готов броситься прямо на «Страж», чтобы влететь в объятия Эллейв, атаковав её своей радостью прямо на её служебном месте. Когда Онирис отвлеклась, обернувшись на чей-то громкий возглас, мальчик улучил этот момент, вырвался и помчался к «Стражу». Спохватилась Онирис слишком поздно: тот уже взлетел по мостику из хмари прямо на борт, крича:

— Матушка Эллейв! Матушка Эллейв!

И никто ему был не указ. Онирис с её места было видно, как он вцепился в Эллейв, обнимая её за шею, а та, смеясь, крепко расцеловала его. Члены экипажа улыбались при виде этого трогательного зрелища, а звук