Джошуа - Микита Франко

— Что говорит твой терапевт? — продолжает Влад. — Ты рассказывал ей?

Я с раздражением вспоминаю Алию.

— Она говорит: «Ох, мама вас недолюбила!».

— А ты рассказывал ей вообще… — он замолкает, убирает руки с моих плеч, — ну, как мы занимаемся сексом?

Я отвожу глаза. Это та странность, которую я предпочитаю оставлять при себе. И при Владе, раз уж он тоже участвует. Но больше никого туда не впускаю.

— Что бы я ни рассказал, она всё равно сведет это к матери, — недовольно отвечаю.

— Но ты рассказывал?

Качаю головой. Влад вздыхает.

— Ты с ней не очень-то откровенен. Она тебе не нравится? Можно найти другого терапевта.

Я поднимаю на него взгляд. Не понимаю, почему он стоит здесь и разговаривает со мной, как будто я нормальный. Разве не очевидно, что у меня едет крыша? Господи…

— Я правда подставил нож к твоему горлу? — всё ещё не верю, что мог сделать это.

Влад кивает. Я подношу ладони к лицу, давлю на глаза, щеки, нос. Давлю. Потом обессиленно бросаю руки вниз.

— Как это вообще возможно…

Владу хочется меня оправдывать.

— Ты выглядел очень напуганным.

— Чего я мог напугаться? — усмехаюсь. — Тебя? Бред какой-то…

Он смотрит на меня с искренним сочувствием. Ночью я чуть не убил его, а он сочувствует мне. Я хочу плакать, потому что мне так жаль… Мне так жаль.

Он очень хороший. Мягкий, заботливый, справедливый. Когда он обнимает меня, я чувствую себя защищенным со всех сторон, как в крепости. Хотя Влад не большой — мы, пожалуй, одной комплекции. Мы оба небольшие. Когда кладу руки ему на лопатки, они шевелятся под моими ладонями, как два тонких крылышка. И руки у него тонкие, как у музыканта (может, потому что в школе играл на скрипке?). Даже удивительно, сколько в этой хрупкости силы.

Звонит будильник. Значит, уже семь-тридцать. Мы долго смотрим на включившейся экран мобильного, слушаем успокаивающую птичью трель, пока Влад не подходит к тумбочке первым, и не смахивает звонок. Говорит:

— Хочешь, возьму выходной? И ты возьмешь. Скажем, что заболели. Побудем вместе. Хочешь?

Хочу больше всего на свете. Но устал быть неудобным.

— Не знаю…

— Значит хочешь.

Он меня понимает. Уже начинает звонить начальнику, сейчас будет врать, что проснулся с температурой. Так и делает: наговаривает что-то с деланной хрипотцой и подмигивает мне.

У меня на работе только один начальник. Я пишу маме.

Когда мы оказываемся освобождены от работы, Влад велит мне лечь в постель, говорит, что сейчас принесет телек из гостиной, а потом закажет пиццу, и мы будем валяться под сериалы до самого вечера. Говорит, мне нужно расслабиться.

Я неловко предлагаю:

— Могу в магазин сходить, купить что-нибудь выпить.

Он отмахивается:

— Отдыхай.

Ведет себя, как будто я заболел.

Потираю подушечками пальцев гудящие виски. Может, я правда болен?

Джошуа — Джошуa [13]

К пятнице я всё продумываю.

Приходится выходить на неделе по несколько раз: использую короткие промежутки времени для прояснения обстановки. Хочу понять его график жизни, чтобы подготовиться.

Выхожу во вторник, когда Дима ложится на кровать после работы — пусть думает, что заснул. Беру телефон, читаю их переписку, но она похожа на список продуктов. Малоинформативно. Заметил, что он — Влад, так его зовут, — он называет Диму «малышом». Дима ему подыгрывает. Не понимаю зачем. Педофильское слово. Инфантилизация.

В среду быстро осматриваю квартиру: нахожу пыточные приборы. Должно быть, днём сосед притворяется нормальным, а ночью связывает и насилует. Дима это забывает? Или это было всего однажды — в тот раз, когда я вышел? Как бы то ни было, этот раз был последним.

В четверг выхожу вечером, еду на съемную квартиру, готовлю пилу и ампулы с диацетилхолином. Потом пригоняю машину во двор — утром она мне понадобится. В квартире матушки убивать не хочу, её жилье не приспособлено для актов возмездия. Поедем в съемную.

Утром дожидаюсь, когда он уйдет первым, но стараюсь не отставать, всё делаю быстро: надеваю черные шмотки, беру пистолет, нахожу в рюкзаке ключи от машины. Выбегаю из квартиры через пять минут после него — этого времени должно быть достаточно. Я выяснил: он работает в адвокатской конторе, ходит на работу пешком четыре километра, маршрут не меняет.

Сажусь в машину, завожу мотор, выезжаю на Гагарина и начинаю преследование. Он хорошо узнаваем среди толпы: на спине кожаной куртки белым написано «Fuck the Rules». Я тоже так думаю.

Планирую пересечь ему дорогу сразу за перекрестком, как только проеду детский спортивный клуб, утыканный камерами, но возле главного входа… останавливаюсь. Замечаю что-то странное. Пацан, младший подросток, выходит из здания с ним.

Я почти уверен, что это он. Та же красная ветровка с логотипом «ФК Барселона», та же синяя кепка, надвинутая на глаза, та же шаркость в походке. Они идут к калитке с другой стороны забора. Пацан смеется. Он кладёт руку ему на плечо.

Чувствую, как что-то животное растёт из глубины меня, из самого нутра, где я привык представлять своё чрево — вот оттуда. Оно восстает, гневом разрывая остатки самообладания. Монстр на руинах рациональности.

Такое уже было. В прошлый раз я зарезал не того. Нужно глубже дышать.

Дышу. Дышу и смотрю на удаляющуюся спину «Fuck the Rules». А потом на ребёнка, угодившего в лапы к нему.

К черту.

Сворачиваю за ними. В этот раз буду действовать чище. Он сводит меня с ума: ради возможности покончить с ним, я оставляю легкую жертву.

Преследую на машине до «Соснового бора», где случилась роковая для Фасолькина встреча. Дальше становится неудобно, оставляю машину возле парка. Пока вожусь с парковкой, теряю их из виду, дальше приходится идти наугад. Я высматривал их, пока ехал: он вел пацана тем же маршрутом, какой я прокладывал своим жертвам. Это и злит меня, и будоражит. Я считал скамейку у водоёма своей территорией. Он, как бесконечное напоминание, что ничто мне не принадлежит. Ни в мире, ни в себе самом.

У скамейки вижу мальчика, но его — нет. Смотрю по сторонам, не понимаю, куда он мог деться. Чтобы не привлекать внимание, затаиваюсь среди черемуховых кустов: там такой сладкий запах, что начинает болеть голова. Высокие раскидистые деревья с белыми цветами-сережками. Отрываю лепестки, жую и жду. Надеюсь, что он появится и… нужно будет согнать ребёнка. Я же не могу прострелить ему яйца при свидетеле.

Мальчик поднимается и идёт в мою сторону. В мои кусты. Смотрит глаза в глаза,