Ткань Ишанкара - Тори Бергер

– Мама была согласна?! – поразилась Тайра.

– Да.

– Она знала?!

– Что ты маг? И что ’т Хоофт рано или поздно заберет тебя в Ишанкар? – Алекс посмотрел на сестру. – Знала. Хет Хоофт рассказал ей про это еще года три назад. Видимо, почти сразу после того, как взялся тебя обучать.

– Этого не может быть, – Тайра потерла пальцами виски. – Не может быть…

– Почему?

– Я никогда ей не говорила… Я боялась, что она перестанет меня любить, когда узнает, кто я… Что она будет меня бояться…

– ’Т Хоофт мне так и сказал, – кивнул Алекс. – Он говорит, что все послушники опасаются реакции близких и считают, что им знать о магическом мире не нужно. Большинство родителей относится к магии так же негативно, как и я, но Наставник обязан, согласно вашей этике, поставить родителей в известность, так что мама знала.

– Я думала, что она не знает! Что сэр ’т Хоофт на нее заклятье наложил, вроде отвода глаз, чтобы она мои учебники и отлучки в Ишанкар не замечала…

– Наложил, как дополнение, но после того, как все ей рассказал.

– Но почему он не сказал об этом мне?!

– Не знаю, спроси у него сама.

– Но мама тоже ни разу не подала виду, что знает про сэра ’т Хоофта!

– Он сказал, они с мамой так договорились, чтобы твоя жизнь дома была нормальной, как у обычного человека.

– Какой кошмар, – Тайра закрыла лицо руками. – Мне так стыдно… Леша, я ведь думала, что она ничего не знает ни про Ишанкар, ни про встречи с Ксандером, что у меня получается все скрывать!

– У тебя получалось, – вздохнул брат, – но и мама тоже была не промах.

Тайра опустила голову.

– А квартиру я хочу продать, – продолжил Алекс после паузы. – Купим тебе на эти деньги что-нибудь в Питере. Ну, на квартиру не хватит, конечно… А вот на комнату в коммуналке с какими-нибудь старенькими интеллигентами-блокадниками через стенку – вполне. А? Как ты думаешь?

Сестра не ответила.

– Мася, – позвал Алекс. – Ну ты что?

Тайра хлюпнула носом и заложила прядь волос за ухо. Алекс отодвинул табуретку и, обойдя стол, подошел к сестре.

– Мась, ну ты что, плачешь? – он приподнял ее голову за подбородок. – Не плачь. Я же тебя люблю. У меня же никого больше нет. Я тебя никому не отдам, даже твоему хет Хоофту. Мася… Ну Мась…

Тайра еще раз всхлипнула и повисла у брата на шее. Алекс обнял ее и крепко прижал к себе. Он гладил ее по спине и удивлялся, почему он никогда не делал этого раньше.

– Все у нас будет хорошо, я тебе обещаю. Я буду стараться, буду настоящим старшим братом. Мы теперь будем чаще видеться, разговаривать… Ты ведь будешь со мной общаться? Мась…

Тайра кивнула и еще крепче стиснула его шею.

– Ну хочешь, я буду звать тебя, как они? Мне, в общем-то, все равно, как тебя звать, лишь бы ты откликалась. Только не бросай меня. Я очень тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю, – сквозь слезы тихо сказала Тайра.

Алекс поцеловал ее в висок и с облегчением закрыл глаза.

…Йен помнил некоторые события так четко и ярко, что от насыщенных цветов, которыми были наполнены его воспоминания, начинало резать глаза, и чтобы избавиться от этой рези, Йен открывал их, и перед ним снова представал привычный взрослый мир без той сказочной дымки, какой он был окутан в далеком детстве.

Иногда, будучи еще совсем маленьким, и Йен был уверен, что это не его фантазии, он, просыпаясь ночью, всегда видел рядом маму. Он и сейчас мог отчетливо вспомнить, как она спала, обнимая рукой край одеяла, на котором танцевали тени уличных деревьев, и Йен, слыша ее спокойное дыхание, снова закрывал глаза и засыпал.

Он помнил, как однажды – ему было около четырех лет – они с мамой долго взбирались на высокий холм, поросший хмелем и клевером, и от травы исходил такой медвяный запах, что Йен поневоле зажмуривался и втягивал его глубоко-глубоко в надежде сохранить его внутри себя. Он так и шел, зажмурившись, крепко держа маму за руку и полностью доверяя ей выбор маршрута. Мама не говорила ему, зачем они лезут на этот холм, но Йен предвкушал нечто необычное, и где-то в глубине зарождалось чувство сопричастности к какой-то тайне, и сердце начинало биться чаще. Когда они добрались до вершины, он порядком устал, но стоило ему оглядеться, как чувство усталости сразу прошло.

Йен словно стоял на вершине мира. У подножия холма все было ярко-зеленым, Йен видел, как под ветерком то в одну, то в другую сторону волнами ходит высокая трава, и ему казалось, что это не трава, а бескрайнее море раскинулось перед ним. Йен никогда раньше не видел моря, только на картинках в книгах и рисунках отца, но сейчас абсолютно точно понял, что море выглядит именно так. Вдалеке голубой блестящей змеей извивалась река, она начиналась у горизонта и заканчивалась где-то за ним, и делила собой это зеленое травяное море почти пополам, и по сравнению с ним была совсем неподвижна. В ней отражались облака, в лучах заходящего солнца они были ярко розовыми, и Йен видел, как четко серо-розовой линией очерчено каждое из них.

Он повернулся вокруг себя и посмотрел в ту сторону, откуда они пришли. Домики с красными и терракотовыми крышами были такими маленькими, что было удивительно, как еще около часа назад они с мамой спокойно ходили внутри и поднимались на второй этаж, и даже белые с бурыми и черными пятнами на округлых боках коровы, пасущиеся неподалеку от холма, были раза в четыре больше. Домики были даже меньше, чем кукольное жилище противной соседской девчонки Инкен; впрочем, ее куклы все равно помещались в домик только лежа, при этом руки и ноги их торчали сквозь двери и окна.

Йен оглянулся на маму, и порыв ветра закутал его в подол ее платья. Он и сейчас помнил, что оно было нежно бежевое, с мелкими голубыми цветочками, и от него тоже пахло клевером и хмелем. Он запутался и попытался вырваться из цветочного кокона, мама засмеялась и взяла его на руки, подняв еще выше, и Йену казалось, что если она отпустит его, он полетит и будет лететь долго-долго, пока не увидит, что же находится там, за горизонтом, куда с каждой минутой все быстрее опускалось солнце.

Когда Йену перешли по наследству все рисунки отца, он нашел среди них этот холм и маму в том самом в мелкий цветочек платье, с разлетающимися по ветру волосами, в пушистом хмелевом венке, и хотя ее ступни были скрыты высокой травой, Йен был уверен, что мама пришла сюда босиком.

Отец рисовал карандашами и цветными мелками и никогда не подписывал свои рисунки. Почти на всех его рисунках была мама, и если бы не эти наброски, Йен так никогда бы и не узнал, что мама умеет не только смеяться, но и грустить, выглядеть усталой или задумавшейся и застывшей посреди кухни с поваренной книгой в одной и ложкой в другой руке. Отец рисовал ее постоянно, Йен даже думал, что отец всегда носил в кармане пачку цветных карандашей и листок бумаги, чтобы не упустить удачный момент. Рассматривая эти рисунки, Йен всегда чувствовал присутствие отца, хотя того не было ни на одном из листов. Он словно стоял у Йена за спиной и тоже разглядывал свои художества, то критически прищуриваясь, то довольно улыбаясь.

Йен помнил эти выражения его лица, отец смотрел так на свои ростки, высаженные в горшках вдоль подоконников и в большой светлой теплице возле дома. Отец был агрономом, они с мамой уже три года жили в маленьком уютном домике и, казалось, вовсе не вспоминали об Эйндховене. Отец всегда что-то выращивал: то тюльпаны, то крокусы, то неприглядные зеленые листики, то