Ткань Ишанкара - Тори Бергер

возле окна и смотрела, как старая крепостная стена постепенно покрывается белой снежной шубой. Она даже не заметила, как ее сыну исполнилось десять, а Морис первый раз в жизни понял, что с большим удовольствием проткнул бы отца насквозь. Правда, мама при этом стала бы еще печальней.

К весне все вошло в свою колею, и дед снова начал подыскивать маме достойного жениха. Когда дед объявил ей свою волю, она не посмела возразить.

Но Господь словно испытывал их веру на прочность.

Отец приехал в начале мая и объявил деду, что забирает Мориса с его матерью с собой. Морис помнил, как дед медленно вонзил кинжал, которым только что разделывал запеченное мясо, в стол, и холодным голосом, за которым Морис увидел плохо скрываемый гнев, уточнил, в каком качестве. Он не услышал, что ответил отец, и дальше помнил все смутно. Дед кричал, что его дочь – не наложница, а внук – не бастард, и когда отец приказал забрать их силой, дед достал меч и встал в дверях, намереваясь стоять в них до смерти. Морис испуганно жался к маме, не столько из-за того, что боялся боя, сколько из-за того, что ему передался ее страх, и видел, как дед одного за другим укладывает на пол отцовских слуг, до тех пор, пока один из них не разрубил деда двуручным мечом от ключицы до пояса. Мама вцепилась Морису в плечо так, что ему стало больно, и Морис понял, что еще немного, и она упадет в обморок, и потому стиснул зубы и стоял, поддерживая ее своей рукой, хотя волосы на голове приподнялись от увиденного хладнокровного и расчетливого убийства.

Отец присел, закрыл деду глаза своей большой ладонью, потом неторопливо перешагнул через его тело, подошел почти вплотную к ним с мамой и взглянул на сына. Морис не мог объяснить, как и почему, но он понял, что мама была отцу не нужна: в отцовском взгляде не было ни капли той любви, о которой пела мама и ее придворные дамы. Отцу нужен был он, мама была просто приложением.

Замок был огромным. Несмотря на большое количество прислуги и каких-то гостей, он всегда казался Морису полупустым. Он день за днем исследовал его коридоры и переходы, но ему казалось, что он не обошел и трети. Морису было неуютно. Он поделился своим ощущением с мамой, и она согласилась. Только гораздо позже Морис понял, насколько неуютно было ей самой.

Мамино положение было поистине унизительно. Отец отвел ей отдельное крыло, которое представляло собой позднюю пристройку к основному ансамблю замка, и потому выглядело чужим, ненужным и негармоничным. Мама видела в этом злую иронию, но по-прежнему была терпелива и ежедневно склоняла голову и колени перед мудростью всевышнего. Маме было позволено забрать с собой своих дам, но в замок отца согласились переселиться только две: мамина кормилица и одинокая старая дева тридцати лет. Они жили в этом крыле почти изгоями, их не приглашали к основному столу, куда Морис был вынужден появляться к обеду и ужину, отчего всегда испытывал перед мамой и ее подругами по несчастью чувство вины, и чем больше отец вовлекал его в замковую жизнь, тем сильнее оно становилось. Мама больше не пела, лютня пылилась на стене, и как Морис ни уговаривал маму спеть, она отказывалась, говоря, что старые песни себя изжили, а других она не знает.

Морис жил этажом ниже. Поначалу ночью он тихо пробирался на мамин этаж и дежурил возле ее двери, надеясь и одновременно боясь, что отец придет к ее покоям, и тогда он сможет с ним поговорить, а может, судьба улыбнется ему, и он и правда наколет его на украденный из арсенала меч. Но отец не приходил, мама его совсем не интересовала, максимум его внимания к ней заключался в приветствии и паре слов о здоровье.

Мама уговаривала Мориса подружиться с отцовской женой, но у Мориса не получалось. Он был почтителен и вежлив, но ничего больше этого предложить своей почти мачехе не мог. Мама старалась не попадаться ей на глаза, понимая, что жизнь ее сына во многом зависит и от нее, но с каждым днем мама завоевывала среди замковых обитателей все больше уважения и любви. Это не могло остаться незамеченным, и Морис, хотя и гордился этим, втайне опасался, что такая всеобщая любовь к его маме может обернуться для нее трагедией.

В двенадцать Морис узнал, что у отца будет ребенок, долгожданный первенец от второй жены. Мама ничего не сказала, и в этот вечер они играли в шахматы молча. Кормилица что-то причитала в своем полутемном углу, перекладывая платья в одном из сундуков, камеристка задумчиво теребила лютню, и у Мориса создалось впечатление, что все готовятся к тому, что вот-вот произойдут какие-то перемены, которые затронут всех обитателей этого крыла.

Однажды Морис не обнаружил в маминых покоях никого. Камин давно остыл, и единственным напоминанием о том, что в этих покоях жили люди, оказался обрывок золотой нити на бархатной бордовой подушке. Мориса не было в замке всего месяц, он был в походе вместе с отцовскими войсками, но когда он вернулся назад, ему показалось, что он не был тут целую вечность. Сначала Морис чуть было не обрадовался, полагая, что отец все же разрешил маме удалиться в дедовский замок и освободиться от унижения, но он всего лишь распорядился отправить ее в монастырь. Ее кормилица и камеристка добровольно последовали за ней.

Морис помнил, как застыл на месте, боясь, что больше никогда не увидит маму, но потом рассудил, что жизнь монахини все же лучше, чем смерть, и ничего отцу не возразил. Ему оставался год до того, как он с полным правом смог бы покинуть этот ненавистный замок, он мечтал уехать далеко и больше не возвращаться. Он с головой ушел в тренировки, учение и шахматы.

Иногда он навещал маму в монастыре. Ему было непривычно совсем не видеть ее золотых кудрей, но взгляд ее оставался по-прежнему печальным и кротким. Она выращивала свои лекарственные травы на отдельно отведенном участке возле старой яблони, врачевала прокаженных и раненых в боях рыцарей и никогда не спрашивала о том, как там отец. Морис подозревал, что она тайно молится за его душу, но никогда не признается в этом даже собственному сыну. От нее пахло душицей и шалфеем, и это был запах свободы из его детства, когда они вдвоем могли спокойно ходить по полям, и когда мама еще умела смеяться. Они подолгу молчали, и Морис обещал ей, что заберет ее из монастыря, но сам не представлял, как именно он это сделает.

Отношения с отцом день ото дня становились все более натянутыми и официальными, его законный наследник рос здоровым и крепким. Морис чувствовал себя лишним и, нанося отцу визиты вежливости вместе со своим учителем и сюзереном, старался свести общение с отцом до минимума и поскорее покинуть замок.

Мама умерла, когда Морису исполнилось девятнадцать. Она повесилась на своем монашеском поясе на той самой яблоне, окруженной маревом шалфея, душицы и чабреца, и с тех пор Морис твердо знал, что необратимая утрата пахнет именно так…

– Гиварш – это ваш вампирлорд? – на всякий случай уточнил Алекс.

Тайра тихонько хихикнула.

– Глава Дома Ишанкара, – подтвердил ’т Хоофт.

– Настоящий, не клиент стоматологической клиники?

– Он настоящий.

– Он настоящий ублюдок, – вставил Салто. – Из-за него у ишанкарского дома война со всеми остальными домами, а твоя сестра с Гиваршем в весьма близких отношениях.

– Бессмертные вообще всегда в состоянии холодной войны, – для справедливости пояснил Ксандер. – А Гиварш просто незаурядная личность и к тому же хороший ученый.

– От этой незаурядной личности у Ишанкара постоянные проблемы.

– Проблемы Ишанкара – их внутреннее дело. Тебя они не касаются.

– Касаются! Когда Ишанкар касается моей семьи!

– Тайра тоже твоя семья!

– Это-то и беспокоит!

Ксандер недовольно покачал головой и отвернулся к Алексу.

– Сэр ’т Хоофт? – Алекс решил выслушать на этот счет и его.

– Гиварш и правда иногда бывает слишком непредсказуем и создает этим проблемы, – дипломатично ответил маг, – но у него есть твердые понятия о чести. А то, что