Медная бабушка - Илона Волынская

квартире искали ценности. И вот тут… Точно! Роман стремительно вскочил, сдернул куртку с вешалки и едва попадая в рукава, бросился к выходу. Он вылетел на пустынный, словно вымерший ночной проспект и быстро пошел вниз, в сторону серого старого дома на улице Клары Цеткин. Ночная наледь слабо похрустывала под подошвами. Время от времени Роман оглядывался в надежде подкараулить позднюю маршрутку. Он шел, почти бежал и корил себя не переставая. Идиот! Сидеть за одним столом с человеком, в чьих руках как раз и был пушкинский автограф – и не догадаться!

Он должен был сразу сообразить, как только Павел вообще произнес слово «ваза». Будто наяву он слышал, как Павел говорит: «Да какие у нее ценности. Пенсионная книжка? Разбитая ваза?» и видел тошнотворно-праздничный блеск хрустальных осколков возле мертвого тела старухи. Вряд ли ваза всегда была в осколках, вряд ли эти осколки всегда, год за годом, лежали на ковре. Скорее всего вазу расколотил убийца или сама Анна Степановна, в безуспешных попытках спастись. Так почему же Павел назвал вазу разбитой? Откуда ему знать, что она разбита, если, конечно, Танечка не лгала, говоря, что они не ходили к Анне Степановне. Если это не Павел переворошил шкафы бедной бабки в поисках заветного конверта, скрывающего бесценный листок! Если вообще не сам Павел… По Бернарду Шоу: «Кто шляпку спер, тот и тетку пришил!»

Ну если только это Павел… Роман чувствовал, как ярость дурманит голову. Загадочный Рико отлупил, совсем не загадочный собственный шеф – обломал, но уж рисователь пушкинских панталон ответит Роману за всех!

Естественно, маршрутка догнала его уже возле самого дома Павла. Еще и притормаживать стала, надеясь прихватить позднего пассажира. Роман лишь злобно зыркнул на водителя, и свернул во двор. Он в очередной раз споткнулся о развороченный асфальт вокруг открытого канализационного люка – починят они его когда-нибудь? – и остановился. На скамейке возле детской площадки, той самой, где вчера утром – неужели только вчера? – сидели Рико и его спутница, и сейчас тоже виднелась темная, сгорбленная фигурка. И слышался тихий, задушенный плач.

- Танечка? Что случилось, Танечка? Почему ты здесь?

Она подняла мокрое лицо с заплывшими от долгого плача глазами, шморгнула носом и безнадежно ответила:

- Не нашла. Искала, искала, все вокруг оббегала – и не нашла. Ведь я же не знаю, куда он пошел, - и она снова заплакала.

Роман бессильно опустился рядом на скамейку. Он просто чувствовал как ярость выходит из него с тихим свистом умирающего воздушного шарика. Он вытащил сигарету, потом неловко покосился на Танечку и воткнул сигарету обратно в пачку.

- Давно ушел?

Танечка покачала головой.

- Около одиннадцати. И оделся, будто на прием – костюм, галстук, туфли итальянские, он их и не носил никогда, они ему жали.

- Так может он и правда на прием, или в ночной клуб?

- Один? Без меня? Что ты говоришь? – Танечка возмущенно взглянула на Романа. Потом гневный блеск ее глас потемнел, она нервно теребила полу своего зимнего пальто, - А хоть бы и в клуб… Я на все согласна. Лишь бы… – тихо пробормотала она, - Думаешь, я зря волнуюсь? Но ведь ночь, а еще грохот этот…

- Какой грохот?

- Ну как Павел ушел, сразу треск на улице, будто ломают что-то, а потом бух-бух, вроде сваи забивают. Под окнами у нас бухнуло, а потом все слабее и слабее, словно ушло.

- Ушло, - задумчиво повторил Роман, вспоминая ступеньки к квартире Анны Степановны, растрескавшиеся под невыносимо тяжкими шагами, - Не иначе как «Тайд» приходил.

- Какой еще «Тайд»! – снова рассердилась Танечка, - Павел не взял денег! – она резко вскочила, - Разве в клуб ходят без денег!? Да и вообще, что за глупости – не мог он пойти в клуб и мне не сказать, он же знает, что я волнуюсь!

Роман поймал ее за рукав и почти силой усадил обратно на скамью.

- Танечка, - осторожно начал он, - А вообще-то Павел тебе все рассказывал?

Он не столько увидел, сколько почувствовал как жалко и смущенно она улыбнулась.

- Ты насчет Анны Степановны, да? Ну был у нее Павел в ту ночь. Я проснулась, сама не знаю от чего, чувствую, дом прямо трясется весь. Я со сна не соображаю ничего, в коридор выбралась, подошла к двери. А потом мне показалось, что наверху, от Анны Степановны, вроде вскрикнули. И снова по лестнице – бух-бух. Мимо глазка что-то темное проплыло, непонятное. Я не выдержала, Павла растолкала. Все-таки она наша соседка, одинокая женщина. Он пошел проверить, что там с ней – ты же знаешь, какой он храбрый. Его долго не было, а вернулся он совершенно невменяемый.

- В руках у него ничего не было? – быстро спросил Роман.

- Ты что такое говоришь, Роман? Ты что думаешь, Павел мог ограбить мертвую старуху? Павел стал бы брать у нее ее нищие гроши? Или, может, вещи?

- Ну что ты, Танечка, я так совершенно не думаю. Я просто хочу тебе помочь.

- Извини, Рома, я сама не своя. Павел стал такой странный. Велел никому не рассказывать, что он подымался к Анне Степановне. Я думал, он не хочет с милицией разговаривать, но он, кажется, совсем не думал про милицию. Говорил странные вещи, просто бредил. Что мы теперь по-другому заживем, купим все, что я пожелаю, поедем в какие-то невозможные заграницы, я смогу бросить работу, он больше не будет сидеть у меня на шее… Я просила его замолчать, он ведь вовсе не сидит у меня на шее! Но он только смеялся и все время названивал кому-то. Вечером дозвонился и вот – ушел. Нет его и нет. Ты не знаешь, куда он мог пойти?

Роман почувствовал как охотничий азарт снова горячими волнами вспыхивает в крови. Конечно, Павел не стал бы брать у мертвой соседки ни денег, ни вещей, но вот пушкинский автограф… Ради него стоило переворошить шкафы. И похоже, Павел не зря рылся в штопаном старушечьем бельишке.

Хорошо, что большой Днепропетровск на самом деле такой маленький город. Хорошо, что в нем все всех знают. Роман совершенно точно знал, куда Павел мог отнести пушкинский автограф, если желал обратить его в деньги. А Павел желал, уж это несомненно. Значит, он ушел совсем недалеко, через площадь и сквер, к парку Шевченко, туда, где высились громады новых элитных домов. К единственному человеку в городе, который всерьез интересовался Пушкиным и при этом имел достаточно денег, чтобы купить подлинный пушкинский автограф, да еще неизвестного стихотворения. Когда-то этот человек купил