Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

а губы Эллейв осушали мокрые солёные ручейки на её щеках.

— Всё хорошо, милая, всё так, как и должно быть. Увы, я не могла сделать это с кораблём, а с тобой, живой прекрасной женщиной — могу. Вы сливаетесь в моём сердце воедино — ты и «Прекрасная Онирис». Ты моя, Онирис, ты моя...

Чтобы помочь ей успокоиться, Эллейв поднесла ей чарочку «крови победы», и напиток обжёг горло Онирис. Она закашлялась, но губы Эллейв уняли эту панику.

Когда они вышли на палубу, в чистом небе уже выступили звёзды, стало пронизывающе-холодно. Онирис смотрела на отражающиеся в воде портовые огни, а руки Эллейв лежали на её плечах. Шёпот волка коснулся её уха:

— Назад пути нет, милая.

Онирис сжала пальцами переносицу, смежив намокшие веки.

— Я сама ещё не поняла до конца, что натворила...

Смешок Эллейв упругими горячими лучами защекотал ей сердце:

— Ты всё сделала правильно, прекрасная Онирис. Ты стала моей женщиной. Самой драгоценной на свете женщиной, от звука имени которой у меня в груди распускаются цветы...

Онирис порывисто повернулась к ней и прижалась, прильнула щекой к твёрдому плечу. Сильные руки обняли её.

— Ты не обманешь меня, не покинешь? — прошептала она.

Пальцы Эллейв поймали её подбородок, подняли. Волчьи глаза смотрели суровой, пристальной звёздной бесконечностью.

— Обмануть женщину, чьё имя носит мой корабль — значит потерять навсегда и честь, и саму жизнь. Это значит предать всё, что мне дорого, предать себя саму. После такого не живут, милая. После такого — только смерть.

От торжественной серьёзности этих слов и тона, которым они были произнесены, Онирис обдало холодком мурашек, и она съёжилась, оробев. Даже предположить такое было глупо и малодушно, и она, дабы загладить эту неловкость, прильнула со всей возможной лаской к груди Эллейв, но та не спешила снова её обнимать, и Онирис похолодела от недоумения.

Эллейв смотрела на неё пристально и печально, а её голос прозвучал тихо и горько.

— Милая... Ты в самом деле думаешь, что я могу тебя предать, обмануть? Пойти на попятную после всего, что я сказала и сделала?

— Прости меня, Эллейв, прости, — в покаянном отчаянии забормотала девушка. — Я ляпнула глупость, обидела тебя... Прости. Я... Я просто ещё никогда не встречала таких, как ты... Прости меня, пожалуйста...

В порыве раскаяния она снова заплакала, и Эллейв, смягчаясь, прижала её к себе.

— Прощаю, милая. Но больше никогда так не говори. И не сомневайся во мне.

Было уже так поздно, что Онирис боялась даже на карманные часы взглянуть. Она никогда так надолго не задерживалась, дома её, вероятно, уже хватились... Хотя матушка нередко и позже приходила, когда бывала завалена работой или наносила светские визиты. А вот батюшка Тирлейф с Кагердом, наверно, уже волнуются.

— Мне нужно домой, — вымолвила она дрогнувшим голосом, и от собственных слов ей стало зябко и тоскливо.

Так невыносимо, так горько было покидать эти удивительные сильные объятия! Она чувствовала себя в них на своём месте, и одно нежное касание этих рук воспламеняло её мгновенно, как искра, упавшая на пучок сухой соломы. Как холодно ей было снаружи, вне крепкого кольца этих объятий, как пусто и одиноко!

— Сказала — и сама себя не желаю слушать, — прошептала она.

— И я не желаю слышать о расставании, — ответили настойчивые, ненасытно целующие губы Эллейв.

Они опять слились воедино, обдуваемые ночным морским ветром. Увы, Онирис действительно следовало возвращаться домой, и она с влажными глазами вынуждена была повторить это.

— Когда мы увидимся снова? — жарко, крепко стискивая её, спросила Эллейв.

Онирис понимала, что без остатка принадлежит этим рукам, иначе и быть не могло. Её собственные руки тоже тянулись обнимать, ощущать стальную твёрдость этих плеч, гладить свежую, молодую кожу щёк, ловить подушечками пальцев нежную щекотку пушистых ресниц.

— Завтра у меня выходной, — прошептала она. — Я скажу своим, что пойду на прогулку, и мы сможем встретиться... Надеюсь, мальчишки со мной не увяжутся.

— Хорошо, место и время? — Глаза Эллейв мерцали пристально, требовательно, вопросительно и жадно.

— Девять утра... У входа в порт, — еле слышно выдохнула Онирис.

— Буду ждать тебя, милая. Если не придёшь — найду тебя хоть на краю света и украду.

У Онирис вырвался смешок — серебристо-нежный, счастливый, хмельной, а в следующий миг губы ей обжёг новый поцелуй. Они ещё раз десять обменялись взаимной лаской уст, прежде чем наконец расстались.

Матушки ещё не было дома, а взволнованный отец сразу вышел ей навстречу. Братцы, по-видимому, уже спали, Кагерд тоже отдыхал у себя в комнате.

— Дорогая! Ты так задержалась! Что случилось? Мы места себе не находили от тревоги!

Онирис ласково прильнула к груди отца, виновато и заискивающе рисуя на его жилетке узоры пальцем.

— Прости, батюшка... Прости, пожалуйста. Вечер был такой чудесный, что я не пошла сразу со службы домой, а захотела прогуляться. И не заметила, как стало очень поздно.

— Хм... Ты гуляла одна? — пристально заглядывая ей в глаза, спросил отец.

— Да, одна, — не моргнув и глазом, ответила Онирис.

Нутро ей обожгло чувство вины: она обманывала батюшку! Глядя в его доброе, обеспокоенное лицо, бессовестно лгала! Но что-то не позволяло ей сказать правду: слишком безумно прозвучала бы она. Встретила женщину-капитана, выпила с ней чашку отвара тэи, а потом отдалась ей прямо в её каюте, да ещё и ответила согласием на предложение руки и сердца... Услышь Онирис эту историю от кого-то другого, она сама сочла бы её совершенным сумасбродством, возмутительным и нелепым. Но это было действительностью, которая произошла именно с ней. Она и правда натворила всё это, и рокочущий волчий шёпот щекотал ей сердце: «Нет пути назад».

— Ну хорошо, дорогая... В следующий раз, пожалуйста, предупреждай, если захочешь задержаться, чтобы мы не волновались, — сказал отец, целуя её.

— Да, батюшка, — пообещала Онирис, возвращая ему поцелуй. — Спокойной ночи. Матушки ещё нет?

— Да, она задерживается, — вздохнул тот. — Такая уж у неё работа, ты сама знаешь.

Онирис направлялась в свою комнату поспешными летящими шагами, когда её строго окликнул приятный и звучный, мелодичный голос:

— Онирис, милая! Подойди-ка ко мне.

Девушка застыла в смущении. Госпожа Розгард, в рубашке и жилетке, с книгой в руках, стояла на пороге своего кабинета и смотрела на Онирис своими большими и внимательными, чистыми, как кусочки небесно-синего льда,