Тамбовский изгнанник - Татьяна Анатольевна Нурова

так через посредников. Говорить о нем можно бесконечно долго, одних сказок только не перечесть и не пересказать. Никита опомнился подскочил и поклонился, — Прости меня Михайло Потапович, я не знал, не думал, что вы лично…

— Сядь ты спокойно то, — произнес мальчик, — отец тебя слышит и понимает твои чувства, я сейчас как видеотелефон.

— Ты за него говоришь?

— Теперь да, — произнес мальчик уже другим голосом, более грубым. Он внимательно рассматривал Никиту, — гм…, э-э-э, явно не зная, как сказать ему что он хочет.

Никита знал, медведь умен, хитер невероятно, но косноязычен, и не думал даже улыбаться слушая это э-э-э, м-м.

— Э, я знаю твою историю, — сказал он наконец, — наблюдал за тобой, натворил ты знатно и это не исправить, но жить нужно, твоей помощи ждут. — Теперь ты здесь под моей защитой, и … ты будешь жить, как и жил, работай, чисти лес, мне это по нраву. — Жаль, что ты так болен, выглядишь ты не очень, вылечить я тебя не могу…, я над тобой не властен. — Тьма в тебе, вот с ней помогу, очистится тебе надо, но тебе решать, будет тебе плохо…но решать тебе.

Мальчик берендей протянул Никите прозрачный флакон, красивый как кусочек хрусталя. Никита с благоговением принял флакон в руки, ощущение тепла даже жара шло от него.

— Если решишься… э — э, утром уже перед домом выпей его, будет плохо, но станет легче потом, если переживешь. — Жди, ты важен… — Пока тебя не призовут, ну то ты и сам поймешь. — Ты нужен, важен, но… выбор — это только будет твой, я же дам тебе защиту, как обещал, не тебе… — Прощай, может еще увидимся, если поступишь правильно.

Никита еще раз поклонился, а мальчик выдохнул с облегчением.

— Отец ушел совсем, нальешь мне еще чайку с сахаром, не больно, но неприятно после, — тихо проговорил мальчик.

Никита убрал флакон во внутренний карман и налил мальчишке чаю, пододвинул к нему сахар, — как тебя то зовут.

— Меня не зовут, я сам прихожу, — сострил мальчишка, — а имя тебе рано знать, конфет мало.

Мальчишка пил чай и доедал сахар, а Никита погрузился в мысли, вроде и много чего сказал Михаил Потапович, а все слова сплошная загадка, кто его попросил, какой выбор, кто призовет и куда. А вот тьма — это тоже правда, Никита ее чувствовал и мучился, и боялся что поддастся ей.

Мальчишка слопав весь сахар облизал пакет, — ну я пойду, далеко топать.

— Тебя проводить?

— Мальчишка засмеялся, — да кто ж меня тронет, а вижу в темноте я лучше тебя, прощай, летом загляну, только ты конфетки не забудь.

И пропал, без всяких побочных эффектов вроде таяния или еще чего, стоял и нет его. Никита помотал головой, может он заснул да все это ему привиделось, но карман у сердца нагрелся, он осторожно хлопнул по нему, флакон был на месте, как и пустой пакет из-под сахара и вторая кружка. Никита думал не уснет после такого явления, но только влез в мешок как выключился до рассвета. Утром он быстро навел порядок в лагере, завтракать не стал, быстро собрался и домой.

Пока шел все думал, что же делать, — пить иль не пить вот в чем вопрос, — продекламировал он громко, — извечный русский вопрос.

Но у дома уже не сомневаясь, достал флакон, полюбовался на игру граней под солнцем и открыв его залпом выпил, ничего не произошло. Даже жидкость несмотря на буроватый цвет по вкусу была как вода, только флакон вдруг просто растворился в руке. Никита зашагал быстрее к дому, устал и хотелось в тепло, но.

Валентин ждал его уже у крыльца какой-то бледноватый, — как ты под защиту хозяина то попал, спросил вместо здрасти.

— Э-Э-э, это что у меня на лбу написано, — растерялся Никита.

— На доме знак, люди его не видят, а мы все да, — ругнулся Валентин, — вон же над крыльцом.

Над дверью как выжженный виднелся отпечаток медвежьей лапы.

— Я тебя Никита уже боятся начинаю, давай сырье, — деньги скину как обычно и не бойся не обману.

— Да я вроде и раньше не боялся, — разозлился Никита, — я и сам много не понимаю, и ты еще взъелся.

Валентин взглянул на него странно, — может и не врешь, просто тебя так защищают все, вот я и не пойму, кто ты на самом деле и боюсь, что скрывать. — Говорят про тебя сам знаешь, что, а ведь Хозяин наш не будет такого покрывать.

Никита устало плюхнулся на ступеньку, — я вообще ничего не понимаю, веришь, нет.

Валентин махнул рукой, — все, когда ни будь наладится, а ехать мне и в самом деле надо.

— Короб тоже заберешь?

— Зачем, или ты уже не хочешь на следующее лето работать, — огорчился Валентин.

— Так ты же вроде как меня боишься?

— И что тебе это работать что ли мешает, и Нурлана к тебе привезу, он и так меня достал, переживает как вы тут с Костей без него, — всплеснул руками Валентин быстро прощаясь

Никита вошел в дом разделся глядя на растерянного Домового, тот не мог не заметит знака над дверями дома и по его виду это для него загадка и он ждал рассказа Никиты. Никита прошел на кухню, так было уже привычно, и приступил к подробному рассказу встречи, Домовой слушал приоткрыв рот, все это было и для него необычно.

И тут Никита понял, что у него начинается жар, накатывается волной, голова у него закружилась, и он с трудом встал и еле перебирая ногами поплелся к кровати, — что-то мне не хорошо, прилягу, — успел он шепнуть Домовому и потерял сознание.

Он пролежал в горячке почти две недели, Домовой ухаживал за ним как за малым ребенком, варил отвары, обтирал пот. Костик тоже был перепуган болезнью Никиты, но его Домовой не подпускал к кровати больного.

— У него необычная болезнь и для тебя это опасно, я сам справлюсь.

Но Костя приходил каждый день и понимая, что раз его не подпускают, то и других тоже не надо, так и делал, — отгонял всех желающих попасть в дом Никиты.

Сам же Никита чувствовал только жуткую боль. Чувствовал, что из него с жаром и потом выходит что-то темное и страшное, что уже сжилось с ним и стало его частью. Как это больно, когда из твоих костей, крови, мышц вырываются что-то сопротивляясь при этом, его одновременно рвали на части сотни, тысячи крохотных болезненных уколов, выворачивали его и казалось, что эта пытка никогда не закончится. Две недели страшных