Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чиллингли, его приключения и взгляды на жизнь

Так говорил Кенелм и так отвечал себе: «Иди, ибо ты не можешь не идти. Неужели ты думаешь, что елец ускользнет из сети, в которой запуталась плотва?[197] Нет…»

Придет он – день, назначенный судьбой, когда ты должен будешь покориться «природе, которая заявляет о себе». Так лучше уж покориться теперь и добровольно, чем противиться ей, пока не стукнет тебе пятьдесят и не придется делать «рациональный выбор не ради своего личного удовлетворения». На это Кенелм с негодованием ответил: «Тьфу, какое легкомыслие! Мое alter ego[198], ты само не знаешь, что болтаешь. Ведь речь идет не о явлении природы; вопрос касается сверхъестественного – иллюзии, призрака!»

Так Кенелм продолжал спорить сам с собой, и чем больше двойники ссорились, тем ближе они подвигались к месту, откуда бежали, узрев роковой призрак первой любви.

Книга шестая

Глава I

Сэр Питер давно не получал известий от Кенелма. В последнем письме сын уведомлял его, что ненадолго, может быть, на несколько недель, уезжает из Лондона, и добрый баронет решил сам съездить туда, на случай, если Кенелм вернется, а если он еще будет отсутствовать, по крайней мере узнать от Майверса и других знакомых, как далеко эта весьма чудаковатая планета успела пройти по своей орбите между неподвижными звездами столичной системы. У него были и другие причины предпринять это путешествие. Он желал познакомиться с Гордоном Чиллингли, прежде чем вручить ему двадцать тысяч, полученные Кенелмом при аннулировании майората; необходимые документы были подписаны молодым наследником, прежде чем он уехал из Лондона в Молсвич. Еще более сэр Питер хотел увидеть Сесилию Трэверс – рассказы Кенелма о ней возбудили в нем большой интерес.

На другой день после приезда в Лондон сэр Питер завтракал у Майверса.

– Честное слово, у вас уютно! – сказал сэр Питер, любуясь накрытым со вкусом столом и прекрасно меблированными комнатами.

– Естественно, некому нарушать мои удобства: я не женат. Попробуйте омлет.

– А кое-кто уверяет, что не знал удобств, пока не женился, кузен Майверс!

– Некоторые мужчины напоминают отражающие тела: они ловят бледные лучи того комфорта, которым окружает себя жена. Каких удобств, принадлежащих мне теперь, при моем скромном состоянии, не похитила бы у меня миссис Майверс? Вместо этих приятных комнат где бы я жил? В темной конуре, выходящей на задний двор, лишенной солнца днем и наполненной кошачьими концертами ночью, между тем как миссис Майверс роскошествовала бы в двух гостиных, выходящих на юг, с добавлением, быть может, еще будуара. Карету мою отнял бы у меня и присвоил себе «ангел моего домашнего крова», окутанный кринолином и увенчанный шиньоном. Нет! Если я женюсь – а я никогда не говорю, что не женюсь, чтобы не лишить себя любезностей и вышивок, которые расточают мне незамужние дамы, – это будет не раньше, чем женщины вполне утвердятся в своих правах, потому что после этого и мужчины могут потребовать своих. Тогда, если в доме будут две гостиные, я возьму одну, а не договоримся, так кинем жребий, кому взять худшую. Если будем держать карету, она три дня в неделю будет исключительно в моем распоряжении. Если миссис Майверс нужно двести фунтов в год для своего гардероба, она должна будет довольствоваться одной сотней, а другая пойдет на украшение моей особы. Если меня завалит корректурой типография, половина падет на ее долю, а я пока съезжу поиграть в крокет в Уимблдоне. Да, когда теперешнее угнетение женщин сменится равноправием их с мужчинами, я с легким сердцем женюсь и, чтобы показать свое великодушие, не стану возражать против того, чтобы миссис Майверс голосовала на приходских собраниях и на выборах в парламент. Я даже с удовольствием отдам ей и свой голос.

– Я боюсь, дорогой кузен, что вы и Кенелма заразили своими эгоистическими идеями о браке. Он, кажется, не имеет склонности к женитьбе?

– Не знаю за ним такой склонности.

– Что за девушка Сесилия Трэверс?

– Замечательная девушка, но из нее не выйдет страшная великанша, про которую говорят: «Замечательная женщина». Красивая, хорошо воспитанная, благоразумная молодая девица. Не избалована своим положением богатой наследницы, словом – такая девушка, какую вы с удовольствием выбрали бы себе в невестки.

– И вы не думаете, что Кенелм увлекся ею?

– Говоря по совести – нет.

– Может быть, тут действует другая притягательная сила? В некоторых вопросах сыновья не откровенны с отцами. Вы не слыхали, что Кенелма называют немного диким?

– Он дик, как благородный дикарь, бегавший по лесам, – сказал кузен Майверс.

– Вы пугаете меня!

– Если этот благородный дикарь натыкался на компанию скво[199], он был так благоразумен, что убегал от них. Кенелм и сейчас куда-то убежал.

– Это верно, но он не сообщил мне куда, и на квартире у него тоже не знают. На столе лежит куча писем, и неизвестно, куда их пересылать. Все же он, кажется, не уронил себя в лондонском обществе?

– Напротив, ему оказывали больше внимания, чем многим молодым людям, и, может быть, о нем говорили больше, чем о других, как вообще говорят об оригиналах.

– Вы согласны, что у него дарования выше среднего уровня? Не думаете ли вы, что когда-нибудь он станет известен и заплатит тот долг литературе или политике своей родины, который, увы, я и мои предшественники, другие сэры Питеры, уплатить не могли и ради которого я приветствовал рождение сына и назвал его Кенелмом?

– Честное слово, – ответил Майверс, который теперь, кончив завтракать, пересел в мягкое кресло и взял с камина одну из своих знаменитых сигар, честное слово, я этого угадать не могу. Если фортуна отвернется от него и ему придется работать ради куска хлеба или если иное бедствие встряхнет всю его нервную систему и толкнет его на какую-нибудь беспокойную, суетливую деятельность, тогда, может быть, он и всплеснет руками в жизненном потоке, который несет людей к могиле. Но, видите ли, как он сам справедливо говорит, ему недостает двух стимулов для решительных действий – бедности и тщеславия.

– Однако бывали же великие люди, не бедные и не тщеславные?

– Сомневаюсь. Но тщеславие, это властное начало, принимает много форм в обличий. Назовите его честолюбием, любовью к славе – все-таки сущность одна жажда всеобщего одобрения, претворенная в хлопотливость и суету.

– Возможно стремление к отвлеченной истине я без всякой жажды аплодисментов.

– Конечно. Философ на необитаемом острове может забавляться размышлениями о различии между светом и теплотой. Но, если, вернувшись в мир, он опубликует результаты своих размышлений, выступит вперед тщеславие и он пожелает похвал.

– Это вздор, кузен Майверс! Он скорее пожелает принести пользу человечеству. Вы же не отрицаете, что на свете существует филантропия?

– Я не отрицаю, что существует лицемерие. И когда встречаю человека, у которого хватает духу рассказывать мне, как он в ущерб себе хлопотал с филантропической целью, не имея и мысли о награде похвалами или деньгами, я знаю, что передо мной лицемер, опасный лицемер, лицемер-мошенник, субъект, карманы которого набиты лживыми проспектами и подписными листами для взносов на благотворительные нужды.

– Полно, полно! Бросьте этот притворный скепсис. Ведь вы не черствый человек. Вы должны любить человечество, должны интересоваться благосостоянием потомства.

– Любить человечество? Интересоваться потомством? Господи помилуй! Кузен Питер, надеюсь, что у вас в карманах нет проспектов, нет планов осушения Понтийских болот[200] из чистой любви к человечеству, нет предложения удвоить подоходный налог, чтобы образовать фонд для потомства, на случай если через три тысячи лет истощатся наши угольные копи. Любовь к человечеству! Вздор! Все это – результат жизни в деревне!

– Но ведь вы любите человечество, вы интересуетесь будущими поколениями?

– Я? Ничуть! Напротив, я скорее не терплю человеческий род – весь вообще, включая австралийских дикарей. Я не поверю никому, кто скажет мне, что землетрясение, поглотившее десять миллионов человеческих существ на значительном расстоянии от его дома (ну, скажем, в Абиссинии), огорчит его более, чем увеличившийся счет от мясника. А что касается потомства, кто согласился бы терпеть целый месяц приступ подагры или невралгии для того, чтоб в четырехтысячном году нашей эры потомство наслаждалось совершеннейшей системой канализации?

Сэр Питер, недавно страдавший острым припадком невралгии, только покачал головой.

– И, чтобы переменить разговор, – сказал Майверс, раскуривая опять сигару, которую он отложил было в сторону, когда высказывал свои гуманные мнения, – раз вы в Лондоне, я думаю, вы хорошо сделаете, навестив вашего старого приятеля Трэверса. Вы будете представлены Сесилии, и если она произведет на вас такое же благоприятное впечатление, как на меня, почему бы не попросить отца и дочь навестить вас в Эксмондеме? Девушки начинают больше интересоваться мужчиной, когда увидят дом, который он может предложить им, а Эксмондем – привлекательный уголок, живописный и романтичный.