Ост-фронт. Новый век русского сериала - Денис Горелов

он посвятей многих признанных святых. Милостивый к проигравшим В. И. Суриков (Меншиков в изгнании, стрелецкая казнь, альпийское отступление Суворова) избрал моделью своей фрески не Никона, а опальную боярыню Морозову. Так что любая аутентичная хроника раскола не сулила РПЦ никаких выгод — а свирепство патриаршьей цензуры в профессиональных кинокругах хорошо известно. «Хуже КГБ», — ворчат на студиях, чураясь религиозных сюжетов, как черт благодатного огня: слишком велик риск резкого удорожания съемок в случае вето клира. А значит, впрягаться в столь хлопотное, чреватое и затратное предприятие могла сподвигнуть Николая Досталя только благородная просветительская миссия. Тем более что сценарист его Михаил Кураев, вопреки подозрениям, к дьякону отцу Андрею отношения не имеет, в сан и подробности таинств не посвящен и гарантировать патриаршье благословение не в силах (впрочем, отец Андрей тоже[4]).

Суть лучших, «чудиковских» фильмов Досталя «Облако-рай» и «Человек с аккордеоном» можно было бы передать нилинским словом «дурь». Никонианская реформа по размаху и последствиям сегодня кажется дурью вселенской. Вожделеемая новая Византия состояться у нас не могла: православие Русь приняла в готовом виде, опыта теологических споров не имела и центром богословия не считалась. Внутрицерковный же раздор не только рассорил страну, но и отжал твердых в понятиях лиц из общества и управления — несказанно увеличив процент корыстолюбцев на верхних этажах церковной и светской бюрократии. Не зря слово «блядство» звучит с экрана в аввакумовых речах и посланиях без всяких запикиваний, а местные воеводы, верша царский суд над ослушниками, почти беспрерывно жрут. Да и регулярное гашение государем свечей на ночь (как и сбор яблок его наследником) с какого-то момента начинает выглядеть символическим: в великой русской распре сыграл Алексей Михайлович самую малопочтенную роль.

В выборе исполнителей режиссер парадоксов чурался, выражая авторское отношение к историческим лицам шлейфом прошлых ролей артиста. Переиграл Роман Мадянов всех лихоимцев прошлого и настоящего — быть ему боярином Морозовым. Зарекомендовал себя Александр Коршунов лучшей кандидатурой на роли скромняг-правдоискателей — значит, и роль протопопа Неронова его. Случись интерес к расколу прежде, в советском далеке, — играть бы его святейшество Аввакума самому Ивану Герасимовичу Лапикову, старцу въедливому, непокорному и к святому делу самим Тарковским приставленному (был в «Рублеве» монахом Кириллом). Но и уралец Александр Коротков в минуты наивысшей пастырской язвительности с Лапиковым схож и тем возводит канон величавого ненасильственного сопротивления аж к XVII-му веку, за два столетия до рождения г-на Ганди.

В стране, где спасение души напрямую связывается с точным соблюдением обряда, корректировка его заведомо сулила волнение и смуту. За оду стихийному русскому консерватизму и изоляционизму — Досталю, Кураеву и компании «Аврора» высшая надцерковная хвала. Финальный топот солдатских ног на заре нового петровского царствования явно выражает их отношение к эре наступающего западничества.

Как Россию от Иванова спасли

«Тобол», 2020. Реж. Игорь Зайцев. По роману Алексея Иванова

Продюсера Урушева накрыла идея: экранизировать писателя Иванова.

Это была всем идеям идея, никто б до такой не додумался.

Что Иванов с полутора тысячами страниц! Какая у него идея — сиди строчи, коли дел других нет.

Иной вопрос кино. Потому на каждой из восьми серий и написано: «Идея Олега Урушева» — чтоб застолбить и никто чтоб не зарился, знаем мы их.

Иванов, как и все большие писатели, — натура сложная, а постановщики ему попадаются все больше простые. Положительных героев у него нет, а есть алчные, хваткие, пассионарные, задиристые и в экспансии одержимые — строящие хапком великую страну, как американцы фронтир. Назван роман именем реки жестокой и опасной, богатой и мощной — с намеком на саму Россию, как в свое время «Тихий Дон». По берегам этой, как и всякой другой дальней реки, живут люди сильные, угрюмые, опасные во хмелю и удивительные в нечастой доброте. Нож и огнестрел здесь держат под рукой даже нынче, а не то что триста лет назад. Если задерутся — без сломанных рук и ребер не расходятся. Из-за вечной опаски и обилия физического труда женщина тут не то чтоб до конца человек и сегодня, не говоря уж о восемнадцатом веке: бабу под комель не поставишь и в бой не пошлешь. Городскому человеку, считающему себя цивилизованным, здесь неуютно — отсюда и привкус величия: я бы так не смог.

Городской режиссер Зайцев так и не может. Как и все городские (Урсуляк, например), он начинает утеплять грубый и корявый материал. Грозный век, петровская Сибирь, служилый люд, хапуга-губернатор — но все под колокольный звон да созидательные ритмы. Больше всего «Тобол» похож на патриотический мультфильм про старину глубокую, каких много делалось в 70-е: Василиса Путятишна там, Фока на все руки дока, Алеши с поповичами. Детям же не расскажешь, что остячку Айкони изнасиловали первый раз на стойбище, пятый на торжище, восьмой в курной избе — отчего она в лес ушла и медведя съела. И что шведка Бригитта, чтоб выжить, давала под телегами кому ни попадя, не расскажешь тоже. И что в расколе своя правда, детям знать необязательно. И что архитектон Ремезов ставил свои храмы и кремли на деньги, уворованные губернатором у казны, и не кочевряжился. Детям — им бы больше молодечества, скоморошества, румяных щек да пухлых калачей. Ярмарочную драку в «Чкалове» Зайцев ставил с таким азартом, что ясно было: аналогичное побоище в «Тоболе» будет у него одной из кульминаций (как и вышло). Жанр он знает. И просторы у него упоительны, и ярмарки изобильны, и девки бокасты, и строй гренадеров блестящ, и царь Петр черт из ящика, и Россия вся такая витринная. И молодых Ванька и Машка зовут.

А все ж мало. Надо весь двухтомник свести к тому, что шведы подлые, монголы хитрые, Китай друг, раскольник враг, царь трудяга, а нашим пальца в рот не клади, потому что не только откусят, но и вынесут мозг залихватскими прибаутками о русской силе и удали. Этой мыслью нас вот уж триста лет грузят разные ухари без оглядки на формы верховного правления, зато с толстым расчетом на государственные награды. Отсюда все завиральные подвиги пафосного дурачка Ваньки Демарина, его возвышение в царевы любимцы и личные славословия государя на ассамблее. Отсюда и тонна зазвонистой декларативной банальщины, за какую тонкий стилист Иванов огрел бы поленом. «К паркетам не приучен». «Все мы солдаты, все слуги государевы». «На том стояли и стоять будем ныне и во веки веков».

Когда зашел толк о шурах-мурах, Бригитта сказала Маше:

«Так бывать, что есть муж, а любить другой мужчина. Надо быть