Истории призраков Японии - Лафкадио Хирн

церемониальных костюмах, принялись утешать её. В самой легенде об этом не говорилось ни слова, вся людская жалость, казалось, досталась Урасиме. И я принялся рассуждать сам с собой таким образом: а надо ли сочувствовать его беде? Конечно, он был обманут богами. Но кого и когда они не обманывали? Что вообще есть жизнь, как не одна сплошная мистификация? Урасима, растерявшись и усомнившись в божественном замысле, открыл шкатулку. Зато умер без страданий, а теперь ему и вовсе посвятили храм под названием «Урасима Мио-дзин». Тогда о какой жалости речь?

На Западе дела обстояли совсем иначе: если мы ослушались наших богов, у нас ещё была возможность жить и познавать глубину, величину и меру высшей боли. Нам никто не позволил бы умереть в подходящий момент в окружении удобств и уж тем более стать хотя бы самыми мелкими божествами после смерти. Так за что же стоило жалеть Урасиму, столь долго прожившего вместе с богами, открывшимися ему, и лишь раз совершившего глупость?

Может быть, именно это чувство поможет решить загадку? Ведь речь шла о жалости к себе. Вот почему легенда говорила о множестве душ. Я всегда вспоминал об этом, когда видел голубой свет, чувствовал нежный ветерок на коже и понимал, что история Урасимы как будто упрекала меня в чем-то. Каждый раз воспоминание о ней посещало меня в определённое время года, то есть она не была связана непосредственно со мной или с моими предками. Она жила сама по себе. Но как я мог выделить то настоящее, что легенда хранит в себе? Кем была дочь короля драконов? Где располагался остров вечного лета? Что за облачко хранилось в шкатулке?

Я не знал ответов на эти вопросы, но понимал, что все это уже было.

Я помнил те волшебные места и времена, когда солнце и луна были больше и ярче, чем сегодня. Откуда взялось это воспоминание? Из моей нынешней жизни или предыдущей? Небо когда-то было намного голубее и ближе к земле, и его можно было увидеть, стоя на палубе парохода, идущего летом в экваториальных широтах. Стоило только неожиданно поднять взгляд к верхушкам мачт. Я вспоминал, как море жило и говорило со мной, ветер ласкал, а всё вокруг заставляло плакать от радости! Раз или два с тех пор, в божественные дни, проведённые на вершинах гор, мне на мгновение казалось, что он, тот же ветер, снова подул! Но нет, это было лишь воспоминание!..

Чудесные облака предстали передо мной в этом волшебном месте. У меня не хватало слов, чтобы передать их удивительный цвет. Их вид рождал во мне ощущение, подобное голоду или жажде.

А ещё я помнил то время, когда дни были намного длиннее нынешних и каждый из них приносил мне всё новые открытия. А всей страной правила тогда осторожно и мудро та, что заботилась лишь о том, чтобы сделать меня счастливым. Иногда я отказывался от очередного предложенного мне счастья, тем самым причиняя ей боль, хотя она была божественной природы. И каждый раз в таких случаях на меня накатывало чувство раскаяния. Когда угасал день и наступал миг великого светлого затишья, как бывает перед восходом луны, эта женщина рассказывала мне истории, от которых мурашки удовольствия бежали по коже. Таких красивых легенд мне ещё слышать не приходилось. А когда я уже задыхался от восторга, она пела мне маленькую странную грустную песню, и я засыпал.

Потом пришёл день разлуки. Она плакала и всё уговаривала меня не терять талисман, подаренный ею, потому что в нём хранится моя молодость и благодаря ему я могу вернуться к ней. Но этого так и не произошло. Спустя годы я понял, что потерял талисман и стал до нелепости старым!

V

Деревня располагалась вдоль длинного пляжа у подножия зелёного утёса, недалеко от дороги. Дюжина домов сгрудилась вокруг маленького прудика со скалистыми берегами, всегда укрытого тенью сосен. Он полон холодной водой из источника, бьющего прямо из сердца скалы; так стихи исходят из сердца поэта. Судя по количеству повозок и отдыхающих людей, место было оживлённым. Под деревьями стояли скамейки; напившись, я сел на одну из них покурить и посмотрел на женщин, стиравших белье, на путников, с удовольствием плескавшихся в пруду.

Мой возница тоже разделся и теперь обливался холодной водой из ведра. Девочка с младенцем на спине подала мне чай, и я стал играть с ребёнком. Он издавал странные звуки: «Ой! Ба!», как все японские дети и остальные младенцы на Востоке. Если эти звуки записывать латинскими буквами, получится «аба». Звук инстинктивный, но полный смысла и в речи маленького японца означающий «прощай». Как по мне, так это последнее слово, которого ждёшь от ребёнка, только вступающего в этот иллюзорный мир. С кем или чем прощается эта маленькая душа? С друзьями из какого-то прошлого, ещё не полностью забытого существования? Или со спутниками его призрачного путешествия невесть куда? Можно измышлять любые гипотезы – ребёнок всё равно не ответит. Он просто не будет помнить, о чём думал в тот таинственный момент, когда произносил свои первые звуки. Пройдёт ещё много времени, и ребёнок овладеет членораздельной речью и сможет ответить на наши вопросы.

Неожиданно меня посетило странное воспоминание, вызванное, скорее всего, видом девочки с младенцем, а может быть, звуками воды, падавшей в пруд: я вспомнил ещё одну историю.

Давным-давно в горах жил бедный дровосек с женой. Они сильно состарились, а детей у них так и не было. Каждый день старик ходил в лес рубить дрова, а жена оставалась дома прясть.

Однажды старик зашёл в лес дальше, чем обычно, чтобы найти дерево определённой породы. Неожиданно он вышел к небольшому источнику, о существовании которого даже не подозревал. Вода в маленьком озерце была необыкновенно чистая и холодная, а его мучила жажда, ведь было очень жарко, а он упорно работал. Старик снял большую соломенную шляпу, опустился на колени и сделал первый глоток. Вода подействовала на него удивительным образом. Из глади на старика глянуло отражение, но совсем не такое, каким он привык видеть его в старом зеркале дома! Это было лицо молодого человека! Он не мог поверить своим глазам и потрогал руками голову; мгновение назад совершенно лысая, теперь она покрылась густыми чёрными волосами; морщины исчезли. Но это было ещё не всё! Дровосек ощутил в теле давно утраченную силу. Руки, сморщенные и