Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

— Какой хозяин, такой и пес, — противно пискнул сверху склочник-Профессор и тут же снова куда-то исчез, не слушая Ланцелота, который немедленно пустился в объяснения, что этот пес почему-то вовсе не его, а мой.

Я поднялся с места, прикрыл дверь, погладил пса по мокрой встрепанной голове и отправился в кухню варить кофе. Кухонное окно у меня выходит прямо на обрыв, и мне было видно из-за подставки для вымытых тарелок, как жутко побелела перед грозой река у подножия холма и как шумно посыпались с ветвей наискосок первые капли под порывом ветра — легкие, прозрачные, светлые, как пушинки отцветшего одуванчика. Утром, когда будет туман и тишина, я смогу спуститься вниз и поглядеть, как эти капли, невредимые и неподвижные, лежат на отяжелевших стеблях прибрежной осоки, — повернешься неосторожно, вздрогнешь от резкого крика осенней птицы в камышах, — и вот уже все пальцы унизаны ледяными серебряными перстнями, дождливым печальным наследством. После таких гроз наутро всегда тепло; выйдешь в сад — и солнце превращает кожу в гербарий теней, на лепестке шиповника сидит радужная жужелица, неотличимая от горящей в лучах прощальной капли. И здесь бывают свои подделки! И все, все это, подлинное и фальшивое, — все это мое, все приметы, все тайные лесные знания, все почести и все знаки отличия.

Никому из них невдомек, как сейчас, во время дождя, притаились рыбы в речных глубинах и выдры в замшелых ивовых корнях. Они просто выпьют со мной кофе — Профессору две ложки сахара, Ланцелоту пять, Лидии — щепотку корицы; вот-вот уже можно будет снять с плиты кофейник с тонким слоновье-изящным носиком и вернуться к ним в уютную Круглую комнату, в которой пахнет индийскими благовониями из темно-красных шелковистых шкатулочек Лидии. Эти благовония совершенно выводили из себя Ланцелота. Он плевался, крестился каждый раз каким-нибудь новым способом и вечно в разные стороны и обидно обзывал Лидию гнилой нечистью.

Тут постучали в дверь. Я удивился, потому что грохотало так, что я чуть было не бросился помогать Профессору закрывать окна, — а все-таки в дверь постучали.

— Кого это черт принес в такую погоду! — заорал Ланцелот и что-то, как мне послышалось, разбил в Круглой комнате.

Он был жутко неуклюжий, этот Ланцелот. Судя по всему, это была узкая ваза из зеленого стекла, — потом я не мог ее доискаться, а ведь я так хотел поставить в нее букет из моих лучших гортензий для комнаты Анни. Однажды я все-таки нашел ее осколки в шкафу в Ланцелотовой комнате и сделал из них для Анни новую вазу, — вдавил их в глину, и дело с концом. Она потом так замечательно смотрелась в ее лиственно-зеленой комнате. Но это было гораздо позже, а тогда, накануне осени, над елями вспыхивали молнии, выштопывали по всей лужайке серебряными иглами что-то пугающее и значительное, а в комнате Анни не горело еще ни одной лампы, и Ланцелот ввалился прямо ко мне в кухню и давай командовать:

— Эй, дружище, я тебе не советую открывать, это наверняка наше сатанинское отродье с ножищами науськало на нас свою компанию. Слыхал, что я тебе тут толкую? Куда это ты поперся, кретин?!

Я прошел мимо Ланцелота к двери, отодвинул щеколду и впустил в свой дом Анни, — хотя теперь я готов побиться об заклад, что в чем-то Ланцелот был прав, и надо было мне его послушаться. Но ведь это мой дом, — сказал себе я. — Только мой и ничей больше.

А на Анни был красный прозрачный плащ-дождевик и резиновые сапоги, перемазанные грязью до самого верха, — и на подоле юбки тоже остались подсохшие коричневые полоски. Она взглянула на меня и говорит:

— Извините, пожалуйста! Секундочку! — выскочила обратно на крыльцо, сняла плащ и давай стряхивать с него воду прямо на ступеньки, точь-в-точь как я сам, хотя ступеньки деревянные, и лишний раз их мочить вовсе ни к чему. Потом она ловко развесила плащ на перилах, сняла сапоги и вернулась в дом в одних носках, тоже почему-то побуревших от грязи.

Все смотрели на Анни молча и ждали, что еще она скажет. Ей было холодно на сквозняке, и она переступала с ноги на ногу.

— Извините, — сказала она снова. — А можно дверь закрыть? Вы знаете, в лесу так страшно, когда гроза. И еще этот ваш здешний рельеф. Необычный для этой полосы! Я перешла реку по мосту и еще битый час карабкалась по обрыву к вашему дому. Какое счастье, что у вас свет в окнах! Так бы я дом и не заметила.

Я смотрел на нее во все глаза. Мне было не по себе. Лидия закрыла дверь вместо меня и хмыкнула:

— Ну, как сказать. Это нам ведь еще повезло, что дом расположен сравнительно далеко от прибрежной полосы. В сильный шторм, как сегодня, такой домишко, будь он поближе, могло бы и смыть прямо в море. Я припоминаю один такой случай…

— Вы совершенно правы, — откликнулась Анни. — Чудесно, что нашего дома это не касается. Все познается в сравнении!

Она так и сказала: “нашего дома”. И сапоги поставила у двери с таким видом, как будто кто-то ей это разрешил. Я был в замешательстве и ушел обратно в кухню, думая о том, что теперь кофе на всех не хватит, и даже позабыв вписать Анни в книгу гостей. Эту мою обязанность тоже потом исполнила за меня Лидия. Она говорила, что у меня, якобы, и без того много забот, и что она с удовольствием будет время от времени мне помогать, и все такое. Рядом с моим широким и неопрятным почерком появились острые буквы Лидии с наклоном влево. Лидия ничего не стала рисовать на полях рядом с именем Анни.

После этой грозы, вместе с приходом Анни, в моем лесу началась осень, и у меня действительно появилось много новых хлопот. По ночам в настороженной темноте бессонного сада в траву падали дикие яблоки, и днем я спускался с крыльца с большим тазом — их собирать. Потом я варил из них густое варенье, и весь стол был засыпан сахаром и нечаянно сорванными листочками, и стоял такой сладкий, тяжелый дух, что приходилось открывать дверь на обрыв и мерзнуть. Все ходили в шерстяных носках, даже Лидия, ругались и казались косолапыми, потому что носки, связанные мной, были им не по размеру. Я сгребал в кучу листья рядом с домом, желтые, темно-алые и даже фиолетовые, почерневшие, и по вечерам разводил из них ленивые, дымные, ароматные костры. Профессор возмущался, что я выполняю