Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск им. В. Г. Белинского - Альманах Российский колокол

гибельное ярмо, на лесозаготовки. А там с голода да холода они, сердешные, навсегда теряли свое здоровьишко на непосильной работе, а то и гибли, как моя женушка. Сказывают, что германцы своих бабенок сроду так не тиранят на подобных работах до изнеможения. Стало быть, загодя берегут их для рождения здорового потомства. Нам бы так! Да где та-ам! А сынок Володенька чуть погодя утонул на озере, когда побежал покататься по молодому льду, да не уберегся сынок, оплошал. Лежат сейчас в могилках рядышком, мои сердешные, не дождались меня совсем маленько, хоть и покалеченного, но живого. Да и два моих кровных брательника в первый же год войны сложили там свои головушки. И получился у меня в жизни полный разгром, как у немцев под Москвой, одни могилы да кресты, и отступать мне, выходило, больше некуда. Но надо было как-то выживать. Иной раз и заревел бы от всего этого, да нечем стало реветь, все внутри от горя иссохло. Рвутся из меня одни хрипы, и штоись не пойму, то ли реву, то ли матерюсь в безответную пустоту нашей жизни. А хорошие мысли в ту пору в моей голове даже не появлялись. Неоткуда им было взяться. От всего плохого тятя отвлекал меня разговорами о своей службе в царской армии. Вспоминал о той, германской войне, а я ему – об этой, и выходило, что в царской армии больше порядка было и уважения к солдату, сытому и одетому, справному, да и державу свою они защищали, пусть и с немалыми жертвами, но с умом. Воевали больше на чужой территории и свой народ в обиду иноземцам не давали. Смотрю, бывало, на старые фотографии отца и его сослуживцев, и все они на лицо мордатые, бравые, будто кирпича просят, ну и допросились в семнадцатом году, век не забудут, кто живым остался. И как бы мое неизбывное горюшко ни давило на меня тяжелым камнем, но природа безотказно брала свое. Да тут и весна зазывной песней в душу вкралась, подняла меня на ноги, сняла с печки и потянула на улку, к людям поближе. Начал я, этось, на наших вдовушек снайперский прикид делать, в обзоре держать своего одноглазого взгляда и свои наметки в уме насчет их метить. Правда, недолго высматривал, кого взять в жены из наших бабенок, измотанных работой и нуждой, и особо не выцеливал, а сразу положил глаз на Катерину Пригожину, нашу деревенскую молодуху, вдовую к той поре. Раз обмолвились накоротке, другой да вскоре и сошлись. Колхоз в ту пору совсем захирел, держался на бабах да ребятишках, рано повзрослевших в войну без отцов. Устроился я тогда лесничим от нашего районного лесничества да и стал промышлять помаленьку рыбалкой да охотой, и жизнь вроде во мне затрепыхалась, оживать стал. И вот какое дело: пока в лежку лежал эти месяцы, гегемон революции в голову мне не лез, не мутил душу, а как чуть ожил, он тут как тут заявился, не спросился, стал мне на ум приходить по разным случаям жизни. Как вспомню, бывало, его, так ухмылка невольно расползается на моем обезображенном лице, пугает Катерину. Та и давай ко мне с подозрительностью приглядываться да выспрашивать:

– Чей-то ты, Николай, все лыбишься украдкой, аж дергаешься, дак скажи, не таися, если что не так делаю, скажи, поди-ка, обоим легше станет.

– Да ты что, Катеринушка! Христос с тобой! – говорю ей.

Раз так получилось, второй, и как-то по пьяной откровенности поделился с ней насчет гегемона, будь он неладен. Не зря говорят, что один ум хорошо, а с умом бабы совсем никуда не годится. Не осилила моя Катерина своим умом всю тонкость этого вопроса. Начала меня «гегемонить» по всякому случаю и без случая: опять, мол, мой гегемон нализался, или нагегемонился, да все это на слуху да на виду у людей, а те и подхватили, и давай, и пошло и поехало: то называют меня Польшей гегемоном, то лесник-гегемон, а кто со зла, так одноглазый гегемон. Слово-то увесистое, как булыжник, им можно человека морально и ушибить. Эх, годы мои, годы, неподъемные, невозвратные! Сколько их улетело, не все и вспомнишь, а вот всю послевоенную маету хорошо помню да непрощенную вину свою несу всю жизнь перед Игнашей – своим спасителем. Простить себе не могу, что так и не уважил его, не приветил, не угостил браженькой, не усадил за стол и не накормил досыта. Гонит, бывало, коров по деревне, подойдет к моему дому и кнутовищем в окошко постучит:

– Кольша, а, Колыиа? Бражку-то, однако, сулил поставить, а все не ставишь!

– Да помню, Игнаша, помню, – виновато ему говорил, – погоди маленько, соберусь как-нибудь.

Да так и не собрался, не вспомнил, жизнь замотала. И грешно, ей-богу, что не по-божески обошелся со своим спасителем, что остался перед ним вечным должником. Корю себя и стыжусь, когда вспоминаю об этом. Да поздно теперь…

Иванов Николай

Родился на участке (прииске) № 34 «Башзолото», ныне город Сибай в Башкирии.

Проходил практику и работал на участке механизации, в отделе главного конструктора ММК – внедрение новинок и разработок по всем цехам и производствам. Ездил в командировки на другие металлургические комбинаты Урала, по приглашению СК «Металлург» остался в г. Новотроицке Оренбургской области. 1973–1975 гг. – служба в армии, сержант (командир отличного отделения, трижды поощрялся отпуском на родину). С 17 мая 1975 г. по 24 апреля 2002 г. – строитель трубопроводов. Карьера: от слесаря третьего разряда до руководителя отдела контроля качества и главного сварщика строительного комплекса большой компании (прошел все ступени: звеньевого, бригадира, мастера, начальника участка, начальника лаборатории контроля и диагностики и далее). Аттестации: МГТУ им. Баумана, НПО «Спектр», УПИ (институт сварки, а/ц УрО РАН). Отказов, аварий, рекламаций за годы работы нет. Довелось работать в Каракумах, Кызылкуме, на Памире, в Карпатах, на Кавказе, в Молдавии (газификация), Прибалтике, на Крайнем Севере, в степях Оренбуржья и Казахстана.

По жизни повезло встретить лучших людей эпохи: Высоцкого, Магомаева, Салманова, Черномырдина, Чирскова, Денскова, Аракеляна, Клюка, Рощаховского, Шмаля, Волошина и многих-многих других; видеть и слышать свидетелей революции 1917 г., участников Первой и Второй мировой войны, людей, общавшихся с Маяковским, Есениным, Коллонтай (лидер движения «Долой стыд!»); общаться с пленными немцами, оставшимися в России, настоятелем Троице-Сергиевой лавры, главным муфтием России; омыть ноги в Черном, Азовском, Каспийском, Балтийском, Аральском морях, реках Урал, Дон, Волга, Обь, Иртыш, Пур, Айваседа, Нева, Клязьма, Угра, Истра, Днестр, Терек, Белая, Сакмара и великом