У Никитских ворот. Литературно-художественный альманах №1(3) 2018 г. - Альманах Российский колокол

Мой островок среди камней,

Окутанный седою влагой,

Наполнил дни прощальные мои

И смыслом, и отвагой!

Звёзды мои

Звезда Полынь пылала,

Сердце жгла…

Сирень-звезда спасала

Вновь и вновь…

Дарила песни и ждала

Звезда по имени Любовь…

Как тяжела дорога в жизнь,

Добра и зла сплетенье.

В пути мерцала и звала

Звезда Сомненье…

Уж близок Свет, и прошлого

Не жаль…

Ведь даже время

Устаёт… Приветит там

Звезда Печаль.

И скрипка с грустью мне

Споёт…

* * *

Звезда Полынь всю душу

Обожгла…

Звезда Сирень лечила

Её вновь.

Надежду светлую дала

Звезда по имени

Любовь…

Евгений Юшин

Слово о Красной дороге

Юшин Евгений Юрьевич – известный поэт. Автор многих книг. Обладатель многих литературных премий. Живёт и работает в Москве.

Слово о Красной дороге

На дороге вечерней, расшитой по обочине

                     ромашками, цикорием и лебедой,

на дороге, припудренной пылью, поднятой

                     коровами и бестолковыми овцами,

на красной дороге, размечтавшейся

                   о перепёлках, росе и тумане (а пока

слушающей через растворённое окно

                  шипение жареной картошки с лучком

и голос хозяйки мужу: «Ты катух-то затворил?»

А он ничего не отвечает, и, значит, всё в порядке),

на этой дороге, где камешки куры клевали

и ещё не осел после стада живой аромат молока –

                                                  детством пахнет.

В зелёных, смиренных, поющих и чистых

                                                       пролесках

Остался йодистый запах: грибной,

                                         зверобойный и дикий,

Хвоинка примлела, и нежным омшеловым

                                                         блеском

Струятся лучи над орешником и земляникой.

Там в каждом июне в дыму родников

                                               полнолунных

Сгорают медовые, острые осы созвездий.

И терпкие губы травы ненасытно и юно

Росу собирают – полночные слёзы невесты.

И там, где есть Родина, – вы понимаете –

                                                           в синем,

Дальнем, речном, неоглядном лесном окоёме,

С радугой и со слепыми дождями по глинам,

С гулким ворчащим огнём в незапамятном

                                                           доме –

Там, в безопрятном увиве дорог сиротливых,

В клюквенной топи, в поречной печали и боли,

В буйстве полночного ветра, в смирении ивы,

И начинается

Горькое русское поле.

Дорога красна, как рябина.

И рябина в моём палисаднике, словно дорога, красна.

Ох, как хочется крикнуть мне ей: – Я тебя залюблю!.. Обниму!.. –

И пускай разорвётся кудлатая пряжа вечерней зари.

Пыль – пухом.

Как герань из окна, смотрит, смотрит куда-то старуха…

Жёлтым ухом,

прислушавшись к меркнущей дали, сканирует поле луна.

Пыль – пухом.

Но зыбкий покой срезает мотоцикл Кольки,

рычит и летит напрямик.

Тяжко дышит дорога затравленным, загнанным волком,

и колышется вихрь за колёсами,

красный, как волчий язык.

Сыта ли ты, милая, всеми, кого проводила,

Всеми прошедшими, всеми – святыми и грешными?

Разве напрасно ты каждого в мире дарила

Песней счастливой над вишнями и над скворешнями?

И улыбается желтозубо овца: – Ме-ме! –

Бьёт собака хвостом о голенище моего сапога.

И вспоминает дорога – старая-старая –

Пожары свои и снега.

Вспоминает летящую, резвую, красную конницу,

Вспоминает тачанки – с того-то, родной, не до сна.

И всё полнится кровью родною и памятью полнится

Положившая шею свою у дороги сосна.

Эта пыль, что легла тут, – не пыль – это прошлое, прошлое.

Седина по траве зреет инеем в холода.

Дремлет серый мосток на реке, дремлет поле за рощею,

Где под самое горло теперь – лебеда, лебеда…

А к соседке моей хорь повадился. Плачется, бедная:

– Всех курей подушил! Горемычная, как же терплю?!

Ведь по людям пойдёт! Кто б зашиб его, гадину вредного! –

– Одолеем, баб-Кать, – отвечает сосед, – не треплю. –

Родина светлая, как исцелить твои боли?

Ты освети меня синью своих очей,

Чтоб разглядел я пашен твоих мозоли,

Шумные, хрупкие гнёзда твоих грачей.

Грай поднимается! Грай! Упоение жизнью!

Радостно мне прикоснуться к твоим губам.

Этот лес предосенний, горячий, с рыжинкой лисьей,

Шубой пышною брошу к твоим ногам.

Я тебя зацелую, родная моя, залелею!

Тихо-тихо дышит ветер в осевших садах.

Красный вечер…

Дорога сгорает, томится, алеет,

Сгорает, алеет, сгорает и меркнет впотьмах…

Колодезь

Небо зарыли в дымы города.

Выжег слезу на щеке моей дым.

Вот и неведома детям моим

Оторопь рос на брусничных полях,

Гнёздышки звёзд на густых тополях.

Вот и неведома детям моим вольного, млечного облака

ласка в нежной и трепетной дали озёр,

вот и неведомо им, как обнялся с хвоинкой маслёнок, вот и не смотрят они

                                        в придорожное зеркальце лужи, где небо плывёт.

Города отнимают у нас луговую зарю, хлопотливую песню шмеля и людей,

                           что идут добровольно в бледный мир мониторов, тоски,

                                                                равнодушия и одинокой судьбы.

А взволнованный утицей селезень – в радость летит! Знает, прячется где-то

                   охотник, но окалиной крыльев ломает свой страх перед смертью.

И вот я стою у родимого дома, наклоняюсь над старым колодцем,

                                                                              чтоб вглубь заглянуть.

Колодезь-колодезь!

Морозно ведёрко.

Прильну я губами – и кровь по воде.

Помянем родимых на Красную горку –

Слезинкою память скользнёт в бороде.

Дыши, мой колодезь, невзрачный, прозрачный!

Ведро поднимаю – прохладно, светло.

А трону губами – и радуга плачет,

И матушка, мамочка смотрит в окно.

Парные туманы качают корову.

На Май – ордена у отца на груди.

И я улыбаюсь, и словно бы