Традиции & Авангард. №2 (9) 2021 - Литературно-художественный журнал

Парижские мальчики в сталинской Москве

Главы из книги

Книга выходит в «Редакции Елены Шубиной» (издательство «АСТ»). Фрагмент публикуется с разрешения издателей.

Мой единственный друг

Третьего июля 1940 года в жизни Георгия Эфрона, более известного под домашним именем Мур (так его называла Цветаева, а вслед за ней и все, кроме разве что школьных учителей), происходит важное событие. В дневнике он впервые переходит на французский. Прежде старался писать по-русски, чтобы адаптироваться к русской советской жизни, ассимилироваться. Даже когда вспоминал Париж, писал по-русски. Внезапный переход на французский – первое отступление от мечты стать своим. И если писал по-французски, то, значит, в этот момент и думал тоже на французском. Иначе не объяснить. Уже на следующий день он вернется к русскому, но первый звоночек прозвенел.

В этот день Мур узнал, что из Башкирии в Москву возвращается Митя Сеземан, что он с бабушкой собирается на подмосковную дачу. Известие взволновало Мура больше, чем недавняя встреча с Иэтой Квитко. Девушкой, на которую Мур имел виды. «Если бы Митя остался в Москве! – восклицает Мур. – Это единственный тип, с которым приятно поговорить по-настоящему. У него свои недостатки, но есть и достоинства, как, например, настоящий ум, замечательные мысли, он очень блестящий, и мне с ним хорошо».

На следующий день Мур позвонил бабушке Мити, она передала трубку только что вернувшемуся внуку – и они договорились встретиться 5 июля в два часа дня на троллейбусной остановке у гостиницы «Москва». Мите надо было ехать из Замоскворечья, Мур, скорее всего, пришел пешком – путь с перекрестка Герцена – Моховой до гостиницы «Москва» недальний. «Огромный, белобрысый и голубоглазый Митька» должен был поправиться на башкирском кумысе. Мур немного восстановился после зимних и весенних болезней. В глазах Цветаевой он был все еще «худым» и «прозрачным», но Мария Белкина в конце июля увидит Мура уже «плотным» блондином. Два высоких мальчика ходили по московским улицам и говорили по-французски. Говорили вполголоса, чтобы на них другие люди не оглядывались. Иностранец в Москве – редкий гость, а у советских людей беседовать по-французски или по-английски тогда не было принято. Андре Жида поразило, как плохо русские молодые люди знают иностранные языки. Ему это пояснили так: «…сейчас нам за границей учиться нечему. Зачем тогда говорить на их языке?» Это было еще в 1936-м. А после нового всплеска шпиономании во время Большого террора люди, публично говорившие на любом европейском языке, вызвали бы подозрение у бдительных москвичей.

Больше всего друзья говорили о литературе. Митя был и старше, и читал много, но Мур превосходил его: «Мне в то же время было бы трудно сказать, что я думаю про Анатоля Франса или про Пруста, а у него было все», – рассказывал Дмитрий Васильевич. Разумеется, мальчики не только говорили «о сравнительных достоинствах романов Арагона и Мориака», но и обсуждали московских девушек. Митя будто бы хвастался, что спал со своей преподавательницей немецкого, и расхваливал ее достоинства: «Брюнетка, шикарная, старик, я тебя уверяю!» Мур завидовал другу, но утешал себя, что у него-то все впереди. Муру еще не исполнилось и шестнадцати лет: «Верно то, что у меня еще много времени впереди и что будут времена, когда я, чорт возьми, буду обнимать и целовать (и т. п.) девушек; и не так долго придется ждать этих сладких времен, oui, monsieur».

Вспоминали Париж и уверяли друг друга, будто там сейчас нечего делать, вовремя уехали. Обсуждали оккупацию Франции, но, в отличие от Ильи Эренбурга, не находили в ней пока ничего страшного: «Мы с Митькой много смеялись вчера и испытывали странное чувство: немцы на Елисейских Полях! Не знаю, как это воспринимать: в сущности, ничего особенно трагического в этом факте нет».

Дневник Мура издадут в 2005 году, и Дмитрий Васильевич Сеземан успеет его прочитать, прочитает и письма. Кажется, он был очень-очень удивлен. Особенно поразила его одна фраза из письма Мура, адресованного Елизавете Эфрон. Дмитрий прочитал о себе: «Он мой единственный друг». Это было так не похоже на остроумного, насмешливого Мура, который был холоден даже с матерью: «…ничто не было так чуждо, по моему мнению, натуре Мура, как такие слова – “мой единственный друг”», – скажет Дмитрий Сеземан.

Ясный и острый ум Мура, его беспощадность в суждениях о людях – все это было хорошо известно Дмитрию. Между тем Мур с нетерпением ждал каждой новой встречи с Митей, мечтал о ней, надеялся, что Митя не уедет на дачу, а пойдет с ним в театр или в ресторан. День за днем повторяются фразы:

«Непременно хочу с ним сегодня повидаться».

«Я непременно с ним хочу сегодня встретиться».

«Я буду непременно с ним видеться».

Летом 1940-го и Мур, и Митя искали себе новую школу. Митя собирался в 167-ю, действительно очень хорошую, одну из лучших в Москве. И Мур тут же захотел поступать в 167-ю. Он сам себя убеждает, что хочет там учиться, потому что это одна из лучших школ Москвы, хотя причина в другом: ему хочется быть рядом с Митькой. Пусть они и будут в разных классах, но все-таки под одной крышей, может быть, даже в одну смену будут учиться. План провалился. Митя пошел в школу рабочей молодежи, а Мур как раз в 167-ю, но с Митей они продолжали встречаться по выходным.

Московское мороженое

Если Митя звонил в квартиру на Герцена, 6 (летом 1940-го), или позже на Покровский бульвар, они с Муром встречались снова у гостиницы «Москва», или у метро «Охотный Ряд», или у Музея изящных искусств на улице Кропоткина (Пречистенке), или на улице Горького, около Центрального телеграфа – знаменитого здания с глобусом, обрамленным пшеничными колосьями (гербом Советского Союза). Бастион конструктивизма посреди торжествующего сталинского ампира. Отправлялись гулять. Переходили на четную сторону улицы, где не так давно открылись кафе «Мороженое» и «Коктейль-Холл». Как ни странно, в «Коктейль-Холл» они почти не ходили. А вот кафе-мороженое стало их любимым, почти культовым местом. Они ели мороженое не только в июле – августе, но и осенью, и даже в декабре. Едва ли не при каждой встрече, а они с Митей встречались часто. Обычно – каждые выходные, а бывало, и через день.

«В тот же день мы с Митькой опять жрали мороженое». «Вчера виделся с Митькой. Ели очередное мороженое».

«В воскресенье с Митькой в кино