Традиции & авангард. Выпуск № 4 - Коллектив авторов

расстраивай Николя своими легкомысленными поступками. Твои чувства ко мне – временное помутнение рассудка. Знаешь, почему вы мои самые-самые лучшие друзья?

Захар поднял голову, и я увидела, как из его синих глаз катятся слезы.

– Потому что, – продолжила я, – мне все равно, что он – стопроцентный гей, а ты – бисексуал. Мне все равно, что вы смотрите порно и меняете партнеров ради сексуальных экспериментов. Для меня прежде всего вы – люди! Те самые, которые шли по замерзшей трассе сквозь метель, погибая от холода, и самым горьким для вас была разлука. Она была страшней смерти!

– Это случилось давно, – грустно сказал Захар. – Много воды утекло с тех пор, уже не вспомнить тех ощущений. Тогда ток шел по венам, а сейчас – пустота и мрак. Я мечтаю о семье и детях.

– Поедете в Голландию и усыновите ребенка.

– Николя не хочет детей.

– Это ему сейчас так кажется. Когда возьмете, он души в ребенке чаять не будет.

Запах свежезаваренного чая разлился по кухне. Часы гулко пробили пять вечера. И если бы жив был мой прапрадед, то распознал бы, что показывает барометр, который чертил своими стрелками нечто таинственное.

Дождь за окном усилился, словно сумрачное небо плакало из-за несчастной любви.

Захар в мокрой ветровке и промокших насквозь джинсах взял горячую чашку с чаем, в котором плавала, как спасательный круг, долька лимона, и задумался. А потом неожиданно произнес:

– Я написал письмо и оставил его на столе.

– Что ты сделал?

– Я написал о том, что земная любовь – это отрезок пути, по которому идут двое, а затем им нужно расстаться, чтобы пробудиться вновь. Я попрощался с Николя.

– Ну разве ты не идиот?! – Я заметалась по кухне. – Где моя куртка?

– Что? – спросил Захар. – Что не так?

– Все не так! – вскричала я. – Ты убил его! Убил! Нельзя, чтобы он нашел письмо.

Я схватила куртку, правда, не свою, а мамину, и, накинув ее на домашнее платье, поспешила к двери.

– Может быть, мы еще успеем!

До их дома ехать было долго, автобус в наших краях ходил нечасто, и это означало: если будем ждать – потеряем драгоценные минуты. Придерживая капюшон, я бежала так быстро, что Захар едва успевал за мной. Он промочил ботинки, а мои легкие туфельки без каблуков то и дело зачерпывали из луж грязную, пенящуюся воду.

Нам повезло поймать у Нижнего рынка маршрутку.

Оказавшись у нужного дома, я остановилась, чтобы отдышаться, а Захар начал искать ключи. Мы поднялись на лифте в квартиру. Комната Фроси была заперта, а комната Захара и Николя – распахнута настежь. Окно – открыто. Письма на столе не было. На всякий случай Захар заглянул за полки, но бумага как испарилась.

– Письмо могло унести ветром или Николя его все-таки нашел, – сказал Захар.

– Что теперь делать?

– Я себя паршиво чувствую.

Где искать Николя, мы не знали. В такой дождь он мог отправиться куда угодно.

Зазвонил мобильный телефон. Я сразу подумала, что это мама, которая не обнаружила меня дома и теперь собиралась требовать отчета.

– Мне пора. Жди его.

– Ладно, – согласился Захар. – Он походит, побродит и придет. Не верь ему, если позвонит и начнет петь о смерти. Он делает так каждый раз: давит на жалость. Все с ним будет в порядке.

Возвращаться по темноте мне пришлось одной, и, дойдя до почтового отделения, я поняла, что телефон подал признаки жизни.

– Да! – сказала я.

Слова в трубке были едва различимы, они смешались с дождем и ветром.

– Кто это?

– Он ушел к тебе… правда? – спросил Николя.

– Иди домой!

– Я не вернусь! С меня хватит! Письмо Захара у меня!

– Немедленно возвращайся! Это письмо – розыгрыш! Шутка!

– Нет! Не шутка!

– Захар никуда не ушел!

– Это обман!

– Где ты?

– На крыше.

– На какой еще крыше?

– В «Хризантеме».

«Хризантема» располагалась в высотном здании. Это был новый супермаркет в центре города.

– Как ты туда попал?

– По лестнице. Я не вернусь. Не буду жить. Adios! Николя выключил телефон.

От почты до «Хризантемы» было примерно четыре минуты. Бегом.

На крыше стоял Николя и смотрел вниз. Не раздумывая, я взлетела на чердак. Свет квадратом мелькнул в темноте, и на крыше нас оказалось двое.

Он прокричал сквозь пелену дождя:

– Не подходи! Не вздумай меня отговаривать! Как же я ненавижу этот мир! Пусть он провалится в преисподнюю! Здесь все равно живут черти! Да-да! Не в каком-то мифическом аду, а именно здесь… Больше я не выдержу! Нет!

Ноги скользили, и я боялась, что от высоты закружится голова.

– Николя! Ты нам нужен!

– Живите сами! – ответил Николя. – Пошло оно все… Единственный человек, которого я люблю, оставил меня.

– Послушай, – я старалась приближаться к нему мелкими шажками, – все наладится. Однажды ты купишь себе дом. Не будешь больше ночевать в подъездах. Не будешь зависеть от родственников.

– Я больше так не выдержу…

– Не играй со смертью!

– И пусть!

– Нет! Ты нам нужен! Забудь про письмо.

– Ты сказала, что это шутка?

– Да, я так и сказала.

Дождь внезапно перестал, но я озябла и стучала зубами.

Николя, в мокрой одежде, с растрепанными волосами, сел на самый край крыши.

– Ты передумал прыгать? Иди сюда!

– Сама иди сюда!

Я подошла, обняла его и поцеловала в щеку.

– Ты не можешь оставить меня одну в этом мире. Мне нужен брат!

– Ты бы прыгнула вместе со мной?

– Я не могу отпустить тебя.

Он обернулся и заглянул мне в глаза.

– Ты знаешь, что я гей, что я вор и что я не могу жить без таблеток. Ты считаешь меня хорошим человеком?

– Самым лучшим, Николя. Есть поверье, что в день Страшного суда ни святому, ни грешному не представится возможности заступиться перед Всевышним за своего ребенка и за родителей. Только сестра и брат смогут попросить друг за друга.

– Не могу жить без таблеток. Судороги сводят руки и ноги. Мне прописали их от панических атак, но рецепт закончился.

– Мы достанем тебе любые таблетки.

Я вывела его в подъезд. Там было гораздо теплей, и, присев на ступеньки, мы попытались согреться.

– Со смертью нельзя шутить, – сказала я. – Она помнит всех, кто ее позвал.

– Я знаю, – ответил Николя.

– Несостоявшиеся самоубийцы часто попадают под машины. Никогда не играй в эти игры.

– Я несколько раз пытался уйти и не смог. Мой отец выстрелил в себя и не умер. Потом ему поставили диагноз: рак крови. Он сгорел на наших глазах, а умирая, завещал нам жить.

– И ты изволил меня пугать, что