Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

Профессору пришелся очень по душе мой дом. Он был восхищен лампой, которую я поставил ему в комнату — из зеленого стекла, как в библиотеках, — и также остался очень доволен газетами и трамваями, которые ему, по моим наблюдениям, так и не понадобились.

— Сами понимаете, — объяснял он мне. — Я как ученый загружен постоянной письменной работой, не считая всех этих бесчисленных встреч с коллегами, диспутов, заседаний. Я без конца должен отвозить издателю новые статьи, и издатели в других городах тоже снова и снова просят написать рецензию, дать комментарий, высказать мнение… Я просто разрываюсь на части! Конечно, нельзя не одобрить подъем общественного интереса к науке, характерный для нашего времени. Некоторые мои коллеги даже склонны сравнивать его с великим Ренессансом — так разнообразна и глубока умственная деятельность нашего с вами современника. Но — выбиваюсь из сил! Выбиваюсь, говорю я вам! Иногда думаю: не уехать ли в лес? Не достать ли из чулана удочку? Не дать ли себе, наконец, долгожданный и заслуженный отдых?! Но — не могу отказать друзьям, не могу не прочесть очередной публичной лекции, — сами понимаете, студенты, молодые умы, блестящие глаза, вера в науку…

Говорить в таком духе Профессор мог часами, и я от всей души его жалел. Я даже приоткрывал окно за его спиной в лес, в мороз, и с еловых веток на подоконник сыпался снег, — мне хотелось, чтобы Профессору становилось хоть немножко полегче дышать в его тяжком городском воздухе.

Так мы и прожили с ним вдвоем весь остаток зимы, и это было совсем не плохое время. Профессор сочинял свои статьи, жаловался на летнюю городскую духоту и время от времени готовил к чаю миндальное печенье, а я — на всякий случай — делал из глины новую посуду и покрывал ее синей и зеленой глазурью. В доме откуда-то стали появляться профессорские вещи, и я уже не видел в этом ничего удивительного. Но зима окончилась, и где-то далеко, в самой глубине леса, начало просыпаться время.

Если обойти мой дом кругом и выйти на край оврага, то можно оказаться у самых корней одного из удивительнейших моих деревьев. У него серебристые корни и почти белый ствол, а тонкие ветви в тот самый единственный день начала весны, когда вас словно из ведра обливает ледяной голубизной неба, стоит только выйти за порог и увидеть, что снег возле стен начал оттаивать и прошлогодняя листва мокро блестит на солнце, и вы замираете, совершенно ошалевший, перепуганный и счастливый, — в такой день его ветви кажутся красноватыми, и на кончиках у них вспыхивающие льдинки, и все дерево мерцает какой-то теплой дымкой, а на самой верхушке его качается ворона и мелодично кряхтит, как лесной закипающий чайник. Так в моем доме начинается весна.

Рядом с этим деревом, под козырьком поленницы, Ланцелот устроил себе курилку — стащил из Круглой комнаты плетеную табуретку и прятал от меня пепельницу за каким-то особым по счету поленом. Табуретка от солнца, дождя и снега выцвела, разболталась и стала несказанно уродливой, — вот тогда Ланцелот был доволен сверх всякой меры. Но когда он только явился, добродушным его назвать было никак нельзя! Он привел с собой злющую облезлую собаку с огромными волчьими лапами и заявил, что это — его плата за жилье.

— Вы мне еще спасибо скажете, — пообещал он нам с Профессором, стоявшим в дверях в некоторой растерянности. — Пес будет сторожить, и нам не придется отбиваться от всякого полоумного вонючего сброда, который шорохается по здешним равнинам без гроша в кармане. Они только и знают, что жрать вереск да ломиться в двери к таким вот разжиревшим богатеям, как вы.

Профессор побаивался собаки, да и Ланцелот сначала не пришелся ему по душе, но сам Ланцелот был непреклонен и собирался задержаться надолго.

— Мне чтоб окнами на юг, — потребовал он. — Там ближайший замок. Хрен его знает, вдруг оттуда вышлют наемных убийц, чтоб меня прирезать. Но я и сам не так уж прост!

Тут Ланцелот задрал свой засаленный рукав, и выяснилось, что на левой руке от запястья до плеча у него вытатуирован зеленый длиннющий бескрылый дракон с окровавленной пастью, увязанный в несколько десятков вычурных колец.

— Видали? — спросил Ланцелот.

Когда я вносил Ланцелота в свою гостевую книгу и разрисовывал поля рядом с его именем синими геральдическими лилиями, ко мне подкрался Профессор и потихоньку поинтересовался, уверен ли я в том, что у Ланцелота все в порядке с головой.

— Может быть, стоит позвонить и вызвать полицию? — предложил он. — Ведь личность с темным прошлым вроде него может представлять опасность для всего города.

Пес на крыльце шумно грыз нарезанную толстыми кружочками превосходную колбасу, стучал хвостом по доскам и смахивал с них рыжие иголки, а ветер влюбленно, легонько сдувал с темных еловых башенок начавший таять розоватый снег. По самым высоким ветвям рассыпался стеклянными бусинами солнечный стук дятла. Я вспомнил время, когда мы с ним трудились наперегонки: он стучал клювом, я молотком, и столько было веселой звонкости в этих утомительных осенних днях, как будто мы и вправду помогали друг другу. Я позавидовал дятлу, бросил свои рисунки и ушел в мастерскую — заканчивать новые дверные ручки для второго этажа. Пускай Профессор с Ланцелотом сами разбираются, кто из них сумасшедший.

Когда наступило лето, я был удивлен тем, как дом, оказывается, нуждался в нем, — в том, чтобы под крыльцом вспыхнули лохматые заросли пахучих сорняков, а вокруг лампы на крыльце заискрились мелкие золотистые мотыльки, как будто какое-нибудь созвездие низшего чина взяло выходной. Старые ивы у реки замерцали новой листвой такого цвета, что казалось, будто их причудливые темные ветви, звенящие от гудения шмелей и пчел, вышиты по воздуху шелком, как будто он — пышная ширма китайской императрицы, украшенная бубенчиками. И даже закаты были такие, словно бы Бог ел варенье из красной смородины, а потом пальцем вымазывал остатки с фарфорового блюдца. Меня пугала эта возмутительная и бесполезная роскошь, я был поражен ею до суеверия, потому что сам привык восхищаться строгостью.

Знаете, тогда еще не прошли времена, когда солнце шагало вместе со мной по заречным холмам, как будто мы с ним были ровня, как будто мы были заодно в нашем творении лесных тропинок. На том берегу есть дерево, в котором летом оно засыпает. Если смотреть внимательно, можно сквозь раскаленные добела ветви разглядеть, как оно закрывает глаза и тихо гаснет, словно подглядываешь в окошко за каким-нибудь кончающимся праздником. Все птицы с ужасающим