Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск «Бессмертный полк» - Альманах Российский колокол

– А помнишь, Машенька моя дорогая, как мы во время артналётов немца, тяпнув по сто грамм чистого спирта – «сто грамм фронтовых», – спорили, кто кого телом своим накроет, спасёт от смерти?

Брат Олег и его новая жена Римма пили безобразно, по-чёрному, дико и свирепо. Часто дрались у себя в домике, который остался от бабушки. А наутро выползали оттуда в синяках, ссадинах, злые, с похмелья и неохотно плелись на работу. Воровать.

– Римулик! А где у нас бутылочка, солнце? Ходь сюда! Неси немедля, ж*па! Убью!!! Ну, вздрогнули!

Папа поначалу сделал всё, что было в его силах, чтобы помочь сыну устроиться на новом месте: Олег получил должность управляющего городским автопарком, а его жена заведовала секцией меховых изделий в местном центральном универмаге. Но со временем стало ясно, что папин авторитет не всесилен, их обоих заподозрили в растрате и, чтобы не доводить дело до суда, уволили.

Разгорался скандал. Я, будучи ребёнком, любимым всеми, с ужасом наблюдала метаморфозу любимого брата и бесстыдства его жены…

– Эля, дочка! Приезжай! Я знаю, что ты можешь с ним поговорить, привести в чувство! – кричал папа в телефонную трубку, заказав телефонный разговор с Москвой.

И вот мы опять всей семьёй на вокзале. Встречаем мою старшую сестру с мужем Виктором и маленьким сыном Игорьком. С нами на вокзале и брат Олег – чисто выбритый, холёный, удивительно трезвый. Возле него стоит, вцепившись отлакированными пальцами-щупальцами в рукав, спутница жизни. Она тоже удивительно трезва по случаю приезда московских родственников.

Для неё это нешуточный экзамен: она должна будет произвести хорошее впечатление! По этому поводу Римка, как её за глаза и в глаза звали все, тоже трезва и ведёт себя прилично.

Первую жену Олега, серьёзную, строгую, державшую его в ежовых рукавицах, в московской семье любили. По какой причине мой брат скоропостижно развёлся и женился на кассирше из ГУМа, выпивающей, страшной, намного старше его, хулиганистой люберецкой Римке, – ни у кого в голове не укладывалось…

Я во все глаза вбирала в себя мою неизвестную старшую сестру Элю, её красавца-мужа и прелестного сынишку. Гордость просто распирала меня! Ну посудите сами: за такое короткое время у меня вдруг появились старшие брат и сестра – умная, рассудительная, сдержанная! Особенного внимания с её стороны к себе я не чувствовала, скорее всего, она ревновала меня к папе, но папу она явно обожала!

Мы все провели потрясающий месяц вместе – с разговорами, застольями и песнями в июльской зелени сада, с жадным общением папы с дочкой, которая выросла без него… Счастливы были все, кроме мамы. Я часто замечала, что мама тихонько плакала, не зная, как реагировать на колкости этой внезапно свалившейся на её голову оравы из папиной прошлой жизни. Папа предпочитал в этот период неприятных моментов не замечать.

Олег с Римкой не пили весь этот период. Жизнь налаживалась.

Тем же летом папа пригласил к себе и двух своих братьев, оставшихся в живых, – дядю Илью и дядю Лёву. Дядя Илюша жил на Урале тихой размеренной жизнью. Он рано женился и уехал из белорусского еврейского местечка, что и спасло ему жизнь в мясорубке оккупации. А дядя Лёва всю жизнь играл в Большом театре в Москве на трубе, и это тоже было его счастливой картой.

Было удивительно интересно рассматривать папу рядом со старшими братьями: они не обладали папкиной харизмой и блеском интеллекта, но были удивительно похожи друг на друга! Маленькие, рыженькие, белокожие. Папка, правда, был намного полнее по комплекции: шутил, что он весь в свою толстую еврейскую маму…

Папа обожал рассказывать за столом еврейские анекдоты! Делал он это мастерски. И когда все присутствующие ухохатывались до слёз, он вдруг делал круглые глаза и смущённо говорил:

– Ой, девочки! У меня от смеха прямо матка опустилась!

И все опять взрывались хохотом! Я не знала, что означает эта фраза, но мне ужасно нравилась реакция присутствующих, и я хохотала вместе со всеми!

Я впервые встречалась со столь многочисленной еврейской роднёй. В доме зазвучал незнакомый язык, пелись неизвестные мне песни. На мои вопросы папа только отшучивался:

– Запомни, Вика! Ты – человек мира! Не заморачивайся насчёт национальности. Поверь своему папке – и проблем у тебя не будет. Я тебя записал русской (при маме польке-украинке и папе еврее!]. Скажешь мне потом спасибо!

Мои старшие брат и сестра тоже себя не идентифицировали с Израилевым народом, хотя фамилию взяли папину. В знак уважения к нему, я думаю.

Итак, все были счастливы. Но всё хорошее когда-нибудь кончается. И вот поезд увозит от нас гостей. Мы ещё вытираем слёзы расставания, а Олег с Римкой уже вприпрыжку бегут к своему домику навёрстывать упущенное…

Этот запой был самым жутким и агрессивным.

– Скорее, скорей иди сюда! – силой затащили меня родители с улицы в дом.

Брат с женой пили беспробудно уже неделю, почти не выползая из своего убежища. Изредка Римка, испитая, нечёсаная, вся в синяках, выползала наружу набрать ведро воды из колодца, грозно косила подбитым глазом на дом, грозя кулаком каким-то неведомым врагам, и спешно бежала на крик:

– Где ты, падаль? Ходь сюда, скорее, сказал! Фас!

– Бегу, бегу, моё солнышко! Бегу, мальчик мой ненаглядный!

В тот день я ничего не успела сообразить, когда вдруг поняла, что мы все: папа, мама, брат Валера и я – сидим, забаррикадировавшись, дома, а в саду, размахивая топорами и лопатами, прыгают вокруг костра в каких-то безумных скачках Олег и Римка.

Я смотрела страшный сон! Вся мебель в их домике была уже изрублена, окна и дверь выбиты, а мои родственники скакали в саду практически голые, в белой горячке и с воинственными криками.

Был поздний октябрь. Беда подбиралась к дому. Сделав факелы из подручного тряпья, пьяные супруги пытались поджечь нас в запертом доме, предварительно обрубив телефон и подперев входную дверь лестницей из сада.

Вскарабкавшись на крышу, Римка рубила топором черепицу, а Олег разбивал со страшным шумом окна в доме. Этот шум нам и спас жизнь. Соседи вызвали милицию и пожарных.

Их увозили с завязанными рукавами в сорочках для сумасшедших, в машине «скорой помощи». Они злобно отбивались и орали, что всё равно всех порешат, особенно папочку с его «голубиной душой»…

Папа плакал. Я ещё с месяц заикалась.

Уехали они тихо, не простясь, в Москву, спустя