Традиции & авангард. Выпуск № 4 - Коллектив авторов

парой. – В Ветхом Завете нет ни Ставрополя, ни вообще России.

– Господь все видит! Мы – праведники, а удел геев и лесбиянок – вечный огонь!

В это время по стене пробежал большой рыжий таракан, привлеченный содержимым тарелок. Электрическая лампочка горела тускло, и в полутьме таракан отбрасывал величественную тень.

– Я его сейчас прихлопну тапком, – заявил Эдуард, и на его лице появилось мужественное выражение.

– Пусть живет! Одна из библейских заповедей гласит: «Не убий!»

Эдуард смутился и таракана не тронул. Доедая гречневую кашу, он признался:

– В юности у меня был гомосексуальный опыт с учителем в школе. Но бабка и дед это пресекли. Всыпали ремня.

– Сочувствую.

Рыжий таракан благополучно убежал, шурша лапками по ветхим обоям.

Я поняла, что самое время прощаться.

Эдуард позвонил ближе к ночи и сказал, что надеется увидеться снова. В ответ я пожелала ему пересмотреть жизнь и попросила забыть наш телефон.

– Ах ты чеченская нищенка! – Он сбросил маску притворства.

– Не смей избивать бабку и отца, – предупредила я. – Буду звонить им раз в неделю и проверять. Тронешь – пожалеешь.

В трубке раздались гудки.

В фотостудию на улице Ломоносова требовался администратор. Николя об этом знал, поскольку отработал в этой должности два месяца и успел обчистить кассу.

– Зайди туда вроде случайно, спроси, есть ли вакансия, – посоветовал он.

Мать находилась на грани; из продуктов дома были только мука и картошка; к двойняшкам приехала старая родственница, и прогулки отменились. Требовалась работа.

Фотостудия занимала несколько помещений. Там принимали заказы, делали фотоснимки и обрабатывали их в программе «Фотошоп». Родители за скромную сумму хотели «увидеть» своих детей в Париже, Лондоне, Праге. Чтобы получился нужный снимок, ребенка фотографировали на белом фоне, а потом изменяли фон изображения, и девочка или мальчик чудесным образом оказывались рядом с Эйфелевой башней или на знаменитом Тауэрском мосту.

– Дети никогда не бывали в Европе и вряд ли будут, но родители похвастаются друзьям. Кто в деревне разберет, фотошоп это или нет? – объяснил мне свою идею Геннадий, полный голубоглазый мужчина.

Семья Геннадия выехала из Грозного задолго до первой войны. Никто их не преследовал и не угрожал им. Геннадий вывез из Чечни родителей, продал дом и открыл свое дело. Фотостудия приносила неплохую прибыль, но больше всего повезло с фермой, где семья Геннадия выращивала на продажу свиней и коров.

– Колхозы развалились, повальное пьянство, сейчас такие, как мы, в цене. Мы ухватим в жизни свой кусок!

– Мне работа нужна, – напомнила я о цели визита.

– Угу. – Геннадий кивнул. – Но никакого официального оформления. Налоги я не плачу. Зарплата администратора – три тысячи рублей в месяц. Рабочий день – восемь часов.

Я работала за ту же сумму по двенадцать-тринадцать часов, поэтому предложение показалось мне отличным.

Прошлой осенью, после ухода из «Алой розы», Николя сказал, что испытывает ко мне смешанные чувства: иногда он ненавидит меня, иногда – любит. Чувство, что я вызываю, похоже на ярость.

– Это потому, – признался Николя, – что ты хочешь все делать правильно, честно и своим примером святого жития унижаешь всех, кто по уши в говне. Удивляюсь самому себе, но порой ликую, узнав, что ты страдаешь. Одно время я надеялся, что, когда тебе негде будет жить, ты бросишь университет. Но ты не бросила. Ты преодолела все. Твоя мать голодает, но ты не крадешь. Почему?! Неужели тебя ничто не может сломить?

– Ты правда иногда любишь меня?

Мы встретились взглядами, и он взмолился:

– Прости. Мою душу опять охватила ярость.

– Что, землячка, подходит тебе наша сделка?

Засмотревшись на фотографии детей, которые, возможно, никогда не увидят Париж, я пропустила несколько вопросов Геннадия.

– Да, конечно, – кивнула я. – Мне очень нужна работа.

– Ты честный человек? – почесывая грудь через футболку с гербом СССР, спросил меня хозяин фотостудии.

Те, на кого я равнялась, не разрешали брать без спросу крошку хлеба. Был святой, что попросил у женщины иголку с нитью, дабы зашить порванную рубаху, а когда пришел снова, узнал, что семья переехала. Он прошел несколько сотен километров, чтобы вернуть чужое.

Достойна ли я? Честна ли? Однажды, чтобы не умереть с голода, я украла из чужого супа ложку макарон.

Геннадий ждал ответа.

– Воровать – грех, – сказала я. – Клянусь, что не возьму ничего из того, что мне не принадлежит.

– По рукам! – Геннадий протянул мне пухлую ладонь. – Завтра ждем тебя в девять утра.

Я слегка поклонилась, спрятав руки под шарфом.

– А, да, – опомнился он, – кавказские традиции! Женщина не может коснуться незнакомого мужчины! Помню. Сам там родился. Дикие места, дикие люди!

Домой я возвращалась в раздумьях. Ярко светило солнце, и выл ледяной ветер, привыкший хозяйничать в этих широтах. Моя длинная куртка из натуральной кожи, купленная на распродаже, делала меня почти неуязвимой для холода. На ветвях набухли почки, предсказывая, что тепло непременно наступит, но с неба, несмотря на весну, срывались снежинки.

Позвонил Николя и попросил заехать к нему. Наверное, он ждал новостей.

Я купила несколько пирожков с картошкой у женщины, торговавшей нелегально на углу: периодически ее штрафовала милиция. Торговка вежливо поздоровалась и поблагодарила за покупку. С пакетом пирожков я чувствовала себя хорошо: именно так следует приходить в гости.

Отворила мне дверь Фрося. Из одежды на ней была только белая шелковая сорочка. Непослушные пряди светлых волос ниспадали густой лесенкой.

Бросив на вешалку куртку и шарф, я вошла и села на табуретку в кухне. Захар и Николя не показывались, прибираясь после бурной ночи.

Фрося, экономя недавно подключенное электричество, торопливо выключила хрустальный светильник с шестью лилиями и спросила:

– Займемся любовью?

Она сдвинула бретельки, и шелковая сорочка упала к ее ногам.

– Нет, спасибо. Мне просто воды, – ответила я.

Фрося фыркнула и, перешагнув через свою сорочку, пошла к чайнику.

Захар заглянул на кухню и прикрикнул:

– Ну-ка, прекратила эпатаж!

Фрося поставила передо мной стакан остывшего кипятка, подняла сорочку и ушла в свою комнату. Ее стройное тело, отличавшееся редкой белизной, наверняка привлекло бы художников прошлого. Но я не художник.

– Секс предлагала? – Николя показался в коридоре и нырнул в ванную.

– Ага. – Я засмеялась. – Весеннее обострение. Хорошо, что не мяукает.

Захар улыбнулся:

– Ее вчера девушка бросила. Не бери в голову.

– Я все слышу, – крикнула Фрося из своей комнаты и добавила пошлую поговорку: – Не бери в голову, бери в рот.

– Зачем позвали? – спросила я Захара. – Как будто мне больше делать нечего, только Фросину чушь слушать.

– Пирожки! – Он заметил выпечку. – Сейчас будем обедать и ужинать одновременно. Фрося, Николя, идите пить чай!

Застряла я у них часа на