Российский колокол №7-8 2021 - Коллектив авторов

Постановка разбита режиссёром на две части, а не как у драматурга – на три. С самого начала зритель видит маленькую тусклую комнату, посередине длинный стол, входит Тарелкин (Вячеслав Виноградов) и начинает свой монолог: «Решено!.. Не хочу жить… Нужда меня заела, кредиторы истерзали, начальство вогнало в гроб!.. Умру. Но не так умру, как всякая лошадь умирает, – взял да так, как дурак, по закону природы и умер. Нет, – а умру наперекор и закону и природе; умру себе всласть и удовольствие; умру так, как никто не умирал!» – и вот отсюда дальнейшее действие сразу окутано интригой. Изначально Вячеслав Виноградов – один из самых ярких артистов не только РусДрамы, но и всей театральной общественности. Тарелкин в его исполнении не кажется подлым прощелыгой, скорее образ получился собирательным: эдакий гоголевский Хлестаков с чертами Остапа Бендера – совершенно обаятельный авантюрист, решивший перехитрить кредиторов. С первой минуты игра Виноградова приковывает к себе, зачаровывая своим магнетизмом: пластика, речь, интонации, мимика и блеск в глазах – зритель сам не замечает, как пропускает через себя все ощущения героя, очаровываясь им и становясь с ним единым целым. Для полноты картины нужно упомянуть, что трагический фарс драматурга поставлен Антоном Свитом как «комедия масок без самих масок». Такой подход выбран неслучайно, ведь и дар, и проклятие русской литературы в её чрезмерном психологизме, и при работе с текстом это сильно мешает артистам быть в роли «легче». Вообще, если мы вспомним, европейский жанр дель арте предполагает лёгкость перевоплощения актёра к его alter ego, что является одной из сложнейших задач для русского театра, и именно отсутствие этих масок в данном случае помогает создать естественный, живой, наполненный глубиной мироощущения персонажа образ, и в то же время это остаётся драматургической игрой. Таким образом, все действующие лица невероятно узнаваемы для зрителя за счёт реалистичности, но спектакль воспринимается именно как саркастический карнавал режиссёра-экспериментатора. Язык тела – вот то, на чём строится вся работа Свита. Помимо того, что театральный жест до сих пор остаётся одной из самых уникальных считываемых эмблем, в конкретной постановке он заключает в себя синтетическую игровую эстетику, отражающую смешение жанров, и каждое движение несёт свою смыслоразличительную функцию.

Огромная работа проделана художником Дарьей Здитовецкой. Сценография и костюмы, выполненные а-ля XIX век, просто потрясают и вносят особую театральность в этой триумфальной буффонаде самодуров и взяточников. В своей мнимой изысканности выбеленные пудрой волосы Тарелкина, его аристократические европейские фраки, готические костюмы Варравина и кредиторов, их до абсурда удлинённые цилиндры лишь усиливают карикатурность постановки и помогают в восприятии пьесы Сухово-Кобылина. Интересно обыграно взаимодействие с трупом-куклой Силы Силыча Копылова, абсолютно гипертрофированная ситуация становится одной из наиболее метафоричных составляющих, где каждое движение найдено, обосновано и отрепетировано до предельной точности исполнения. Кроме этой есть ещё несколько мизансцен, где критическая точка фарса достигает своего апогея: арест Тарелкина, появление Полутатаринова, расследование и допрос свидетелей по факту «Тарелкин – вурдалак?» и обличительный финал сразу всей этой компании негодяев, воров и жуликов.

Перевоплощения Александра Федеряева в Варравина и капитана Полутатаринова заслуживают детального обсуждения в отдельной статье, ведь режиссёр, вольно или нет, спровоцировал настоящую абсурдистскую метаморфозу, где происходящее играет со зрителем злую шутку, а демоническое воплощение артиста, с одной стороны, наделено чертами булгаковского Воланда, с другой – стокеровского графа Дракулы.

Далее следует образ маленького, омерзительного человечка Расплюева, созданный Сергеем Басовым. В одном герое собрана вся гоголевская галерея масок со своими индивидуальными характерными чертами. В каждом жесте и интонации прослеживается неподдельная искренность и раскрывается совершенно безумная логика поступков Расплюева. То и дело отражающееся на его лице удивление и поведенческая ранимость, исходящая от топорности мышления, не кажутся искусственными, напротив, они служат характерными штрихами: полуоформленность, полунамёки, недосказанности – не что иное, как гротеск в его игровой сущности.

Самое главное «но» в том, что масштабность работы над постановкой трудно уложить в текст критической рецензии, ведь бэкграунд и осязаемость Антона Свита – ещё одна причина, по которой «Смерть Тарелкина» является одной из самых сильных, смелых и «взрывных» в своей вневременной фактурности постановок в русском театре.

Ближе к концу складывается впечатление, что всё произошедшее – страшный сон, от которого Тарелкин никак не может очнуться, однако здесь скорее фабула воплощается в басенной тематике постольку-поскольку.

Думаю, несмотря на некоторые незначительные упущения, возникшие, скорее всего, именно из-за принципа существования любого спектакля, Антон Свит проделал колоссальную работу, и чудо театра случилось. Само то, что молодой режиссёр взял настолько противоречивый и, в некотором роде, рискованный для постановки материал, смог проработать его, прочувствовать, передать это чувство всем, кто задействован в создании спектакля, и воплотить на сцене, – это настоящее искусство. Надеюсь, что постановка будет жить и останется в репертуаре театра на долгие годы.

Дата спектакля: 14.05.2021

Конкурсы ИСП

Дарья Аксёнова

За стеной

«И не зря же Машка уговорила меня попробовать “Тиндер”! А я-то, дурочка, всё отмахивалась. Так бы и профукала свою судьбу», – думала Вася, преодолевая две последние ступеньки одним прыжком. В теле была поразительная лёгкость, коленки, обычно ноющие зимой, совершенно не беспокоили, а мокрый февральский снег казался самым прекрасным чудом природы.

Вечер выдался замечательный! Это было третье свидание с Валентином, а, как известно, до третьего свидания не доживает девяносто процентов всех интернет-знакомств. Третье свидание – некий критический рубеж, на котором кавалеры обычно либо сливаются, либо показывают себя не с лучшей стороны, но Валентин всё никак не хотел её разочаровывать. Они ходили на фестиваль авторского кино, и он первый из её кавалеров не зевал, не жевал попкорн и не норовил схватить её за коленку в темноте кинозала. Всю дорогу до метро они обсуждали замысел сценариста, выдвигая самые невероятные версии. Ей нравилось, как он немного старомодно провожал её до метро или сажал в трамвай, не предлагая вызвать такси, и как робко спросил, может ли называть её Васенькой. Он был предупредителен, заботлив, умел её рассмешить и с искренним интересом слушал. То, что он походил на Колина Фёрта в молодости, только усиливало к нему чувства и заставляло представлять себя в роли этакой Элизабет Беннет, встретившей свою истинную любовь. Да, Вася была очень влюбчивой и раздавала своё сердце налево и направо практически ежедневно, но тут было что-то другое, совершенно особенное, судьбоносное. Она это чувствовала.

Её душа пела от радости, а Вася ей вторила, затягивая на всю квартиру любимых Franz Ferdinand. В