Российский колокол №1-2 2020 - Коллектив авторов

Сомерсета Моэма: художественные, включающие около полутора десятка романов, ряд пьес, четыре тома рассказов, и эссе, среди которых одно из лучших его творений – исповедальная книга «Подводя итоги». Упиваясь ими дома, в уединении и тишине я обретала себя и окуналась в привычную духовную атмосферу. Я перенимала его любовь к одиночеству и литературе, ставшей для меня и отдыхом, и потребностью. И я радовалась этому общению, опосредованной связи с человеком того же настроя чувств, что и у меня. В итоге они окрасились радужными воспоминаниями того времени. И это прибавило им достоинств. Но не умалило главного: что может сделать писатель и до каких высот подняться благодаря трудолюбию да здравому смыслу. Поиск его побуждений, выливающихся в конкретные действия, стал для меня увлекательным занятием.

Меня восхищали его сила духа, не сломившаяся под грузом обрушившихся на него в отрочестве проблем, его умение строить жизненные планы исходя не из того, что должно или чего хотелось бы, а из того, что выполнимо при данных обстоятельствах. Я следовала его призыву поступать сообразно со своей природой и со своим делом, не пытаясь подавить своё несогласие с общепринятыми стандартами в поведении и вкусах, а изучая себя, чтобы прожить отпущенное мне время в соответствии с тем, как создала меня природа.

Мне казалось, будто он многое угадал во мне и в людях, и особенно что-то такое, что будоражило меня, выбивало из колеи, неизвестно почему, словно я подсмотрела то, что не предназначалось моему взору. Мою деятельность всё время ограничивают претензии других? Ранит пренебрежение чувствами? Резкий выпад против простейших условностей, который кажется чудовищным попиранием прав?

Огорошенная, я склоняла голову без ответа. И что такое сказать? Вопросы эти неразрешимые. Пока я думала о них, они так отчётливо, так повелительно виделись мне, но стоило взяться за их решение – и куда всё девалось?

Борясь с незадачей, я неожиданно находила подтверждение ей на печатной странице томика Моэма и потом возвращалась к ней подкреплённая, подбодрённая. Действительно, что за бред – сочинять несоответствия? Все эти споры, несовпадения взглядов – куда от них денешься? Закрыть на них глаза невозможно, а сетовать – бессмысленно. Их нужно принять как неотъемлемую часть существования, не ломая над ними голову. И эти доводы словно отбивали такт жизни, предупреждали посреди домашности и круговерти, что всё зыбко, кроме моих собственных установок.

Постепенно Моэм, чьи произведения предстали передо мной во всём своём объёме и значительности, стал личным другом, который не наскучит. Новый смысл обрели старые слова и мысли, почерпнутые из его книг и хранимые в душе, словно открылась тайна, ревниво оберегаемая от посторонних глаз.

К концу выяснилось, что мне удалось обобщить многие противоречия своей жизни, казавшиеся неразрешимыми. Автор занимательных и изящных сюжетов, собственная судьба которого стала любопытной композицией, Моэм научил меня терпимости и вере в лучшее, которая смягчила боль горьких утрат.

Моё «я» стало крепнуть, словно придавая филигрань основе, вместившей всё пережитое. Душу наполнило чувство уверенности и полной ответственности за себя. Перебирая воспоминания, относящиеся к юности, я заново переживала их и порой даже задавалась вопросом: а существует ли вообще время? Я прежняя, но изменился мой способ восприятия действительности. И я мысленно радуюсь, что мне столько лет, сколько есть.

Я живу многообразной жизнью его персонажей: актрисы, философа, писателя, художника, врача, просто добрых и милых людей, – которая кажется мне богаче моей собственной. Я ощущаю себя вездесущей и многоликой, и это ощущение дарует мне радость и покой. Из него будто складывается всё бытие: воля к жизни, работа, любовь. Не потому ли, что автор вложил в свои произведения всю силу своего духа? А моё доверие – состояние души, полезное и плодотворное. И я вновь и вновь возвращаюсь к его героям, повинуясь мысли прозаика о том, что единственная неистощимая тема – это человек, не принимая обращённый к нему упрёк в чрезмерном увлечении поведением отдельного из них.

Да, Моэм не был равнодушен к человеку, когда выбирал профессию медика и когда отказался от неё же ради изучения его психологии, посвятив себя литературе. Но разве можно технически вычислить эту грань, за которой присутствие персонажа в произведении определяется размером?

Из-за отдельных высказываний писателя утвердился также миф о Моэме как прозаике банальном, скользящем по поверхности явлений и избегающем постановки важных проблем. Однако ни в жизни, ни в литературе общечеловеческое не существует в чистом виде, оно всегда принимает конкретно-исторические формы. А его мечта свести в стройный и прекрасный узор бессчётные жизненные явления оказалась самым простым узором человеческой жизни – человек рождается, трудится, влюбляется, создаёт себе подобных и умирает – и самым совершенным. В этом, по-моему, и заключается «парадокс» Моэма: умение в ёмкой форме выразить то, что многократно передумано. И что ещё может так утешить, развязать жизненный узел, как не это простое знание? Оттого я ликую в точности так же, как если бы вот сейчас разрешила научную проблему, доказала нечто неоспоримое.

Можно рассмеяться при мысли о том, как может один писатель царственно вершить судьбы. Но потом наткнуться в ответ на его серьёзное, высказанное в традиционной для него ироничной манере мнение, непререкаемую уверенность в том, что «сердце у человека правильное, а голова никуда не годится».

Что это? Мудрость? Знание? Или в этой фразе сокрыт секрет, на котором и зиждется судьба человечества? Да, в наших покоях сердца и ума упрятаны тайные начертания, которые, если их разглядеть, многому бы научили, но их так и не раскрывают, не прочитывают. И как же узнаешь людей, спрашивал себя прозаик, если они опечатаны? Кружа над ними как пчела и пленяясь недоступным для видимого глаза пониманием? А обретя его, полагал Моэм, почему не открыть?

Но доверить постороннему взгляду опыт десятков лет, осадок всех пережитых дней, замешенный на чём-то тайном, – настоящая пытка. И волнующее переживание. Это трудно объяснить. Отвлечённость, отуманенный взгляд, словно ты ничего не воспринимаешь без ручки и листа бумаги, все эти впечатления подчиняя чему-то более важному, отдаваясь во власть тому, что так ясно видишь посреди улицы, домов, в людях, – своему произведению. Задача была для него в том, как объединить всё это. Достигает ли его дух? Или сердце? Ведь не столько знание нужно или начертания, а понимание, сознание общности проблем, которое и есть знание. Вот уж, поистине, мудрость и знания хранятся у него именно в сердце. И его простота проникает в то, в чём путаются, обманываясь, умники.

У каждого из нас свой Моэм. Мой – обнаруживает себя в презрении к условностям,