Иностранная литература, 2023 № 06 - Журнал «Иностранная литература»

слушали Профессоров патефон. Ланцелот горевал и отмахивался от Анни, когда она протягивала ему кружку сладкого чаю с лимоном.

У меня не было сил разговаривать с ними, и я отправился на кухню, закрыл за собой все двери, вышел с черного хода на обрыв, поглядеть — долго ли еще до рассвета. Глаза привыкали к темноте, и звезд становилось все больше и больше, и наконец они заполонили собой все небо над лесом, в котором перестали топать, трещать ветками и верещать. Я присел на Ланцелотову курильную табуретку под своим заветным деревом и стал вглядываться в звезды почти с испугом — знаете, какое оно, это ощущение побежденности в самом позвоночнике, когда на тебя сверху без всякого твоего разрешения тяжело и хищно, как львиная лапа, опускается обескураживающая красота. Говорят, взглянуть на звезды — значит увидеть по-настоящему тысяче- и миллионолетнюю древность. Я знаю, что некоторые с детства освоились с этой истиной так, как будто она — что-то вроде старой зубной щетки или дедушкиной чашки с отбитым краешком. Но меня она поразила, хотя мне всегда так и казалось: древность и должна выглядеть таинственно и просто, даже простейше — как геометрические фигуры, неизученные языки, элементарные организмы. И вот теперь на моих глазах лес перебирал звезды черными ветвями, как алмазные четки, трясся над ними с гномьим обожанием, вздыхал, как влюбленный, и по щекам его едва заметно начинал разливаться голубоватый румянец смущения — начинало светлеть. Было так холодно, что я прислонился к дереву спиной, потому что под его корой даже в такой мороз ощущалось весеннее тепло, вечная древесная обреченность на свое собственное, глубоко личное, религиозное и вместе с тем повседневное и никогда не прекращающееся предчувствие листвы. И все равно никак не мог согреться, складывал ладони перед лицом и сосредоточенно выдыхал в них горячий воздух.

— Почему ты не идешь к нам? — раздался голос Анни у меня за спиной. Она меня, конечно, отыскала и не могла оставить в покое, было бы даже странно на это надеяться.

— Что тебе нужно от меня?

Анни подошла и села рядом со мной прямо на снег. В этом голубом освещении она казалась совсем чужой, почти незнакомой.

— Мы не нашли пса, — проговорила она. — Мы везде его искали и не нашли. Это так ужасно.

— Ну, а я не нашел Лидию, — откликнулся я. — Поднимись со снега, будь добра.

— Представь только себе, что теперь будет с Ланцелотом. Он уже не в себе. Не разговаривает ни с кем.

Я взглянул на нее иронически.

— С каких это пор ты у нас такая сострадательная?

— Да перестань.

Она только на одну секундочку посмотрела в мою сторону и отвернулась, вот уже снова глядит на другой берег, но именно в это мгновение по ее ресницам, по самым кончикам, скользнул какой-то странный блик, и мне стало не по себе. Она сказала:

— Не нравится мне это дерево.

— Что значит — не нравится?

Анни пожала плечами.

— Ну, не знаю, что-то с ним не то. Я хочу сказать, лучше бы это было какое-нибудь другое дерево. Липа там или пихта.

— Сама ты пихта, — огрызнулся я. — Вставай с земли!

Она рассмеялась и поднялась, держа в руке облепленную снегом сосновую ветку.

— Возьми, поставь в вазу у себя в комнате. Пойду отправлять всех спать.

Она ушла, а над моей головой с ветки резко поднялась какая-то большая птица, и меня всего обсыпало снегом. Птица широко расправила свои таинственные черные крылья и полетела за обрыв, и такое безмолвие стояло вокруг, что казалось, будто весь лес от корней до самых кончиков обледеневших ветвей слышит, как гудит ветер между ее перьями.

Когда я вошел в дом, то почти испугался — он был наполнен каким-то незнакомым сладким воздухом и чуть не светился от этого приторного запаха изнутри. Потом я вспомнил, что это, наверное, Профессор-полуночник поставил в духовку свой яблочный пирог, и понял, что мне уже не удается разом держать в голове все, что с ними происходит. Я поднялся к себе и запер дверь на щеколду. Аннину ветку я поставил в высокую вазу из рыжего стекла и до самого утра читал, постоянно прерываясь и вглядываясь в то, как едва уловимо поблескивал от света лампы лепесток у розы, нарисованной на обоях, — словно пыльца на крылышке у мотылька. С сосновых иголок сползал растаявший радужный снег и с мокрым весенним шлепаньем падал на никак не кончавшуюся страницу.

Утром мне все-таки пришлось спуститься за кофе, и я застал Ланцелота в Круглой комнате в том же положении, в котором видел его ночью. Он молчал в явном ожидании какой-нибудь реплики от меня.

— Как пирогом-то пахнет! — сказал я ему.

Ланцелот поднял на меня глаза почти что в изумлении. Потом пожал плечами, завязал волосы в свой обычный хвост, отложил в сторону подушку с кисточками, на которой были гладью вышиты всякие нелепые разноцветные растения во вкусе Анни, и заявил:

— Ну, я пошел. С меня хватит. Не для меня это все. Нажрался я тут с вами всякого не буду говорить чего.

— Отчего же не сказать? — говорю. — Вроде никогда не было с этим проблем.

— Иди в жопу, самоделкин! — Ланцелот направился к входной двери, по пути раскидывая ногой во все стороны все, что только ни попадалось ему на пути: обувь, корзинки, веники и щетки, — как будто это было такое приветствие. Я следовал за ним, прикидывая, сколько времени займет у меня уборка после всего, что за эту ночь, да и вообще, натворил у меня в доме Ланцелот.

— Куда ты пойдешь в такой мороз? — спросил я.

— Я сказал, иди в жопу.

Ланцелот распахнул дверь на крыльцо и вдруг замер совершенно неподвижно. Я подошел и заглянул ему через плечо. Все крыльцо по-прежнему было засыпано яблоками, и было так холодно, что в утреннем, тонком солнечном свете казалось, что деревянный пол дымится у нас под ногами, как будто мы стоим на облаке. Прямо на полу среди яблок восседали Профессор и Ланцелотов пес, оба до беспамятства счастливые, и Профессор кормил пса огромным куском пирога. Он бесстрашно протягивал руку прямо к песьей пасти, а пес так громко чавкал, что хотелось сделать ему замечание, прямо как человеку.

— Пирог-то удался! — Профессор обернулся и посмотрел на нас с нарочитым дружелюбием, как будто мы были в чем-то виноваты, а он все-таки был готов нас простить. — Это как раз к утреннему кофе, пока горячий. Иногда хорошо не спать по ночам!

И Профессор засмеялся, а мы, глядя